Падший ангел
Шрифт:
но улыбнется. Однако — не улыбнулся. Оглядывал-
ся он еще не раз, пока добирался до дверей. А вот
улыбнуться не смог. На заалевшем от слез и тревол-
нений лице ребенка не было ничего, кроме недоуме-
ния.
— Т-ты это чего, падла? — спросил меня Никола
змеиным шепотом.
— Жалко малявку, — усмехнулся я как можно
независимее и залихватски, сквозь зубы сплюнул на
общественный
оторвал, сука.
Сейчас, когда я пишу эти строки, то есть сорок
лет спустя после истории с бидоном, за ночным ок-
ном моего садового домика — летнее ненастье: неде-
лю уже льет дождь, шумят тяжелые сочные листья
июньских яблонь, а в двадцати метрах от окна, не-
видимая в белесой ночи, несет свои мутные, припух-
лые от дождей воды Западная Двина; по другую
сторону садового участка, чуть выше, на береговом
взгорке и тоже метрах в двадцати от моего окна, за
кустами орешника, под вековыми могучими сосна-
ми — спит сельское кладбище. По радио сообщили,
что где-то меж звезд нашей галактики летит амери-
канский космический аппарат «Пионер», запущен-
ный в космос шестнадцать лет назад и до сих пор по-
дающий сигналы. На нем имеется табличка с изо-
бражением людей планеты Земля — женщины и
мужчины. По расчетам астрономов, станция будет
двигаться еще около двух миллиардов лет.
Оглядываясь на свой путь, проделанный среди
земных звезд и который, к счастью или сожалению,
завершится куда как быстрее, нежели звездный путь
«Пионера», я ловлю себя на мысли, что путь мои
программировался не ради механического постиже-
ния пространства, это был пугь очищения от сквер-
ны, которой снабжает нас доля земная, путь, кото-
рый предлагает смертному грешная жизнь, словно и
впрямь готовя его к духовному бессмертию.
Вся жизнь моя прошла в труде высвобождения от
многочисленных пороков. Познать радость очище-
ния — вот благо, выше которого не поднимается
даже радость творческая, имеющая «прямой про-
вод» к первородному человеческому изъяну — гор-
дыне, очиститься от коей главное и, чаще всего, послед-
нее желание каждой серьезной мыслящей личности.
Соблазн воровства не прижился во мне. И отри-
нуть его помогли не разум, не трезвые
размышле-ния, а способность сопереживать «потерпевшему»,
то есть качества, с профессией вора не совместимые.
А началась воровская практика еще в годы вой-
ны, оккупации, когда взрослые, можно сказать, под-
бивали ребятишек на воровство у немцев, оговари-
вая такой способ добычи чужой собственности чуть
ли не как подвиг. Украсть у врага значило нанести
ему урон, поколебать его устои. А то, что война рано
или поздно окончится, что юному добытчику при-
дется жить в условиях мирной морали, в расчет не
бралось. Война, дескать, все спишет. Такая, с позво-
ления сказать, мудрость о списании грехов прониза-
ла в военное время все общественные слои сражаю-
щегося народонаселения, погубив в нравственном
отношении — на корню! — тысячи и тысячи неок-
репших душ. Никто у нас об этом отчетливо, вслух
до сих пор не говорил, но это не означает, что разла-
гающего влияния войны на советских людей не ока-
зывалось. Война — это не только подвиги, но и па-
дения. Даже в среде защитников Отечества. Даже в
среде героев, не изменивших долгу, но изменивших,
скажем, жене, дружбе, пинавших ногой собаку, за-
бывавших ради очередного ордена о ведомом... Ска-
жут: что ж, война — это жизнь. Нет, не жизнь, а ее
уродливая, искаженная модель. Жизнь-инвалид.
Порождение сил зла. То есть — дьявольское порож-
дение, как сказали бы во времена Отечественной
войны 1812 года.
Итак, воровство, слава Богу, не прилипло. Не
числится за мной ни одного убийства (человека или
зверя, собаки или кошки на совести — ни одной).
Вот разве что птицу по глупости пристрелил. В тайге,
в экспедиции. Птицу кукшу. Бесполезную в смысле
употребления в пищу. Не являющуюся охотничьей
дичью. Дали подержать винтовку-малокалиберку,
ну и взыграло... Военных времен закваска сказа-
лась, убойная магия оружия побудила к баловству.
Но сразу и опомнился. Держа за распятые крылыш-
ки подстреленную кукшу, дал клятву не брать в
руки оружия, по крайней мере — добровольно. Ну