Пагода журавлиного клёкота

Я опять развернул газету и посмотрел на три подчёркнутых объявления. Все дачи были в разных направлениях от города. Одна располагалась где-то на востоке недалеко от берега реки, другая была на юге в лесном массиве, а третья находилась на северо-западе у подножья начинающихся гор. Все места мне показались равнозначными. Какую же из них выбрать, подумал я, ведь место жизни очень много значит для человека. От того, что его будет окружать, зависит его жизнь и его судьба. В этом месте я должен буду сделать Лизу совершенно своей, потому что кроме нас двоих, там не будут никого, и мы будем предоставлены сами себе. Общая работа и совместная жизнь сближает людей. Может быть, так она забудет того мужчину, а потом вычеркнет его из своей жизни. Северо-западная дача, как я думал, подошла бы нам для летней жизнь. Там были горы, озеро и лес – всё, что нужно для уединённой жизни. Вода, деревья, горы – полный набор всех необходимых компонентов для отрешения, созерцания и медитации, необходимые для совершенствования своего пути Дао. Эту дачу я осмотрю в самую последнею очередь, чтобы сравнить её с предыдущими. Там я обрету определённую точку покоя, где возникнет гармония между драконом и тигром, отображающих силы Инь и Ян, иными словами Лизой и мной. Ведь дракон живёт на дне моря и его среда – вода, но он образ Ян, зарождающийся в глубине Инь, что соответствует стихии дерева. А я, как тигр, олицетворяющий Ян и металл, живущий среди огня и мечтающий о воде, смогу проникнуть в женскую энергию Инь, соединившись с ней, овладеть ею и зачать в себе бессмертного младенца, а ей подарить ребёнка.

Подошло время, и я отправился на экзамен. Экзамены мы принимали вдвоём с одним из моих друзей Андреем, который в университете читал курс эстетики. Он уже находился в аудитории. Пройдя мимо кучки студентов, поздоровавшихся со мной, я вошёл в аудиторию.

– Ты почему вчера не провёл консультацию перед экзаменом со студентами? – вместо приветствия обратился он ко мне.

На столе уже были разложены билеты с вопросами.

– Вчера я попал в аварию, – на ходу я выдумал причину, – пока составляли протокол, потом пришлось транспортировать машину в автосервис, так что я даже забыл об этой консультации. Совсем из головы вылетело всё от этого волнения, как ещё сам не погиб.

– Сочувствую, – промолвил Андрей, – но всё равно нужно было позвонить мне. Я бы тебя подменил.

Я сел за стол и выложил из портфеля бумаги, среди них оказалась брошюра Чжан Бо-дуаня с комментариями монаха Вэйя. Мы начали принимать экзамены у студентов. Из двух групп по пятнадцать человек от силы набралось бы пять-шесть студентов, которых по-настоящему интересовала философия. Остальные ходили на лекции, как по принуждению, считая, что она им вряд ли понадобится в жизни. Поэтому ответы их были скучными и отдавали зубрешкой. Слушая их краем уха, я открыл комментарии монаха и углубился в чтение. Там значилось:

«Все люди имеют в своей потенции бессмертие, но большинство из них идут по стезе заблуждений, в безумие отбрасывая все возможности на вечность. Основной целью для многих является любовь и единение с женщиной. Как говорится, сладкая роса стекает тогда, когда небо в единении с землёй. Плод рождается там, где вода соединяется с огнём. Жаба, живущая в колодце, не знает где обитель дракона. Перепел ничего не слышал о гнезде феникса. Эликсир бессмертия созревает постепенно сам собой, золото наполняет зал. Зачем человеку искать травы для лечения, когда лечение находится внутри его самого».

Я перевёл взгляд на студентов и подумал: «Неужели все они – перепела и жабы, и только мы с моим другом являемся драконом и фениксом, могущие обрести бессмертие. Вот только имеем ли мы с ним причастность к вечности? Погружение в философию – это ещё не обретение бессмертия. А может быть, погружение в философию и есть эликсир бессмертия, который заполняет наш разум, подобно золоту, заполняющему зал? Да и что такое бессмертие? Если всё в мире умирает и рождается, так может быть и нет никакого бессмертия? А дракон и феникс – это выдуманные человеком существа. И сладкая роса, стекающая с небес, – это всего лишь наша мечта о неком даре, который мы можем получить когда-нибудь в виде бессмертия за какие-нибудь наши заслуги, а может быть, эта сладостная роса и есть любовь, которая нас соединяет с женщиной? И то, что все они, и парни, и девушки, рано или поздно кого-то полюбят, в этом я не сомневаюсь. Любовь и соитие с любимым человеком – это заложено в нашей природе, через что, возможно, мы продлеваемся, но не более этого. Мы кому-то даём жизнь, теряя – свою. Так мы участвуем в цепочке продления жизни, но, когда мы рвём связь с родителями, мы становимся полностью ни от кого не зависимы. Мы стаём свободными и сами выбираем свой путь. Накатанная колея кончается, перед нами открывается поле, на котором мы прокладываем свои следы. И этот наш путь и есть наша судьба. Мы можем во множестве продлиться в своих детях, а потом умереть, или мы всё же можем как-то, даже не оставив потомков, стать бессмертными, свидетелями всего того, что происходит на земле и во Вселенной. Это было бы замечательно! Это был бы самый высший предел нашего становление – обретения вечной жизни».

Думая так, я вдруг услышал ответ студента Васильева. Он был из группы моего друга Андрея и специализировался на эстетике и искусстве, но и по философии иногда высказывал зрелые мысли. Я давно обратил на него внимание, проводя в их группе семинары. Он говорил:

– Ведь не каждый человек самостоятельно может проникнуться любовь к искусству и обнаружить в себе таланты, благодаря которым в нём могут открыться тайны художественного призвания. Ещё Герман Гессе в своём романе «Златоуст» писал, что искусство представляет собой сплав отцовского и материнского мира. Оно может возникнуть в до крайности чувственной сфере и привести к предельно отвлечённым понятиям, или же оно может брать своё начало в мире чистого разума и заканчиваться в мире самой полнокровной плоти. Как говорил один из его героев, все творения искусства, воистину возвышенные и не относящиеся к умелым подделкам, были исполнены вечной тайны, но у всех подлинных, несомненных творениях искусства было некое опасное, улыбчивое двуличие, это сочетание мужского и женского начала, это соединение плотских влечений и чистой духовности. Именно в искусстве есть возможность примирения присущих ему глубоких противоречий, а то и возможность создать замечательные, небывалые олицетворения двойственности своей натуры. Вероятно, писатель намекал на то, что все мы как бы носим в себе два мира: один мир женский, а другой мужской. Творчество в нас граничит с разрушением, жестокость – с нежностью, а любовь – с ненавистью.

Услышав эти слова, я тут же оживился. В общем-то и Герман Гессе когда-то шёл таким же путём, по которому в данный момент двигался я. И в своих письмах к друзьям он недвусмысленно намекал на свою приверженность даосизму, который примирял противоположности, благодаря которым и рождалась сама жизнь. И мне было приятно услышать, что простой студент тоже обратил своё внимание на то место, которое когда-то при чтении произвело на меня тоже большое впечатление. Поэтому я его перебил своим вопросом:

– Так вы считаете, что борьба противоположностей является основой движения? В этом романе Нарцисс спрашивал Златоуста: «Разве ты не знаешь, что одним из кратчайших путей к жизни святого может стать жизнь развратника»? И вы полагаете, что человек искушённый, чтобы выбрать свой путь, должен познать и зло, и добро, то есть, прежде чем стать святым, ему необходимо какое-то время побыть злодеем?

– Но почему же, – смущённо ответил мне студент, – для того чтобы выбрать свой путь, не обязательно бросаться в крайности. Можно учиться и на чужих ошибках. Но я хотел сказать не об этом, а о том, что в нас одновременно живёт и женщина, и мужчина.

– Вы, случайно, не гомосексуалист? – спросил его, сидящий рядом со мной мой друг Андрей.

– Нет, я не это имею в виду, – ещё больше смутившись, ответил Васильев, – просто я считаю, что мудрость очень отличается от философии. Мудрец не думает о бесполезных вещах, поэтому он ближе стоит к Истине, чем философ. Я считаю, что мудрость в человеке связана с женским началом, а философия – с мужским. И нигде это так ярко не проявляется, как в искусстве. Вы, наверное, помните диалог Нарцисса со Златоустом?

Задав этот вопрос, он, почему-то, обратился ко мне:

– Нарцисс рассуждал, что есть натуры, наделённые сильными и нежными чувствами, одухотворённые и мечтательные, полные поэзии и любви, которые почти всегда превосходят людей духа. У них материнское происхождение, он живут полной жизнью, им дана сила любви и способность к сопереживанию. Люди же духа, хоть и управляют ими, но живут жизнью урезанной и сухой. Так одни стают священниками и мыслителями, а другие – художниками, я имею в виду в широком смысле этого слова. Художникам принадлежит полнота жизни; сок плодов, сады любви, прекрасное царство искусства – всё это их, всё, что есть на земле. Родина же священников и мыслителей – идея и небеса. Если есть опасность у одних – это не утонуть в мире чувств, то опасность других – это чтобы не задохнуться в лишённом воздухе пространстве. Одни живут в земном раю, а другие – в пустыне. Одним светил солнце, а другим луна и звёзды, одни думают о любви к девушкам, а другие испытывают страсть к символам…

Слушая его, я подумал, что в чём-то он прав. Но ведь я, как мыслитель, не стремлюсь в безжизненное пространство, в котором живут математики, напротив, я хочу устроить свою вечную жизнь здесь на земле, и так, чтобы она нисколько не отличалась от небесной. Для этого я и хочу купить дачу. Там я создам свой собственный рай, соединив землю и небо в единое целое, и там я смогу обрести счастье с любимой женой, моей несравненной Лизой, вечной девушкой моей мечты. Однако, слушая речь студента, я решил ему возразить.