Пагубная любовь

Тереза при всем своем горе не могла сдержать смех, вспомнив, что, по словам матушки настоятельницы, невесты господни живут здесь, аки ангелы при Господе.

Вскоре вошла настоятельница с ужином, и обе монахини ретировались.

— Что скажете, менина, об этих двух сестрах? — осведомилась настоятельница.

— По-моему, очень славные.

Старуха растянула губы, облепленные волоконцами нюхательного табака, и пробурчала:

— Гм-м... ладно уж, ладно!.. Эти еще не худшие, а все же могли бы быть и получше... Ну-ка, к столу, менина, вот две куриных ножки и бульончик такой, что ангелы не отказались бы.

— Благодарю, я не буду есть, сеньора, — отвечала Тереза.

— Это еще что за новости! Как так — не будете есть?! Вы должны есть: без еды человеку не выжить. Страсти... да ну их к шуту!.. Кто всегда внакладе остается, так это женщины, молодцам-то терять нечего!.. Вот я, слава те Господи, доныне знать не знаю, что такое страсти; но коли проживешь в монастыре пятьдесят пять годков, наберешься опыта, глядя, как маются всякие сумасбродки. Да что далеко искать, вот эти две, что сейчас вышли, немало наглупили, прости меня, Господи, коли грешу. Органистке-то добрых сорок сравнялось, а все торчит в приемной, фигли-мигли разводит, а вторая, хоть и наставница послушниц, наставница-то она, потому как не нашлось другой, чтоб за это дело взялась, а, ежели я не держала бы ее под присмотром, она бы мне всех девчонок перепортила.

Сия душеспасительная и человеколюбивая речь была прервана приходом матушки письмоводительницы, каковая, ковыряя во рту зубочисткой, явилась попросить у настоятельницы стопочку желудочного винца, коим та ежевечерне ее угощала.

— А я как раз толковала барышне, что за штучки органистка и наставница, — сказала настоятельница.

— Да уж, обе хороши! Только что пошли обе в келью привратницы. Они вам сейчас, менина, косточки перемывают, до того злоязычные, никого не щадят.

— Ты бы не пошла послушать, душечка? — предложила настоятельница.

Письмоводительница, довольная сим заданием, бесшумно скользнула по коридору и прильнула ухом к одной двери, из-за которой доносились взрывы пронзительного хохота.

Настоятельница меж тем объясняла Терезе:

— Письмоводительница — девчонка неплохая; один у нее изъян: любит хлебнуть лишку, а когда переберет, никакого с ней сладу. У нее кругленький капиталец, но все помесячные она тратит на выпивку, иной раз на хорах до того фальшивит, сущая беда. Других-то изъянов нету, чистая душа и в дружбе хороша. Хотя, по правде, бывает (тут настоятельница выглянула, не подслушивают ли, и закрыла дверь изнутри), бывает иной раз, когда захмелеет, дает волю языку, у всех подружек изъянец сыщет. На меня тут наклепала напраслину, мол, когда я подышать выходила, так я затем же, мол, выходила, за чем и другие сестры. Вот уж бесстыжая! Говорила бы какая другая, куда ни шло; но уж она-то сама какова: вечно у нее всякие шалопаи-ухажеры, она с ними пьянствует в приемной; уж как она меня разогорчила; хотя кто в этом мире безгрешен!.. Хорошая она девчонка... вот если бы не этот треклятый порок...

Но тут зазвонили к вечерней службе, достопочтенная настоятельница проглотила второй бокал желудочного и попросила Терезу подождать четверть часика, она пойдет попоет и скоро воротится. Только она удалилась, вошла письмоводительница; Тереза в это время, прижимая к щекам ладони, твердила про себя: «Монастырь, боже правый! И это монастырь!»

— Вы в одиночестве, менина? — проговорила письмоводительница.

— В одиночестве, моя сеньора.

— Стало быть, она, невежа, ушла и оставила гостью одну-одинешеньку? Сразу видно, жестянщикова дочка!.. А ведь могла бы выучиться учтивому обхождению, вон сколько времени тут обретается... Мне тоже надобно было на хоры, да не пойду, составлю вам компанию, менина.

— Ступайте, ступайте, моя сеньора, мне и одной хорошо, — промолвила Тереза, надеясь, что сможет излить в слезах свое горе.

— Ни за что не пойду!.. А то еще станет вам боязно, менина; да настоятельница скоро пожалует. Она, коли есть повод удрать с хоров, долго там не задержится. Бьюсь об заклад, небось наговаривала на меня?

— Нет, моя сеньора, напротив...

— Ну-ну, менина, говорите правду! Я знаю, она, цапля старая, ни о ком хорошо не отзовется. Все у нее распутницы да пьяницы.

— Нет, ничего подобного, моя сеньора; ничего она мне не говорила ни об одной из сестер.

— А ежели и сказала, пускай себе. Сама вино не пьет, а лакает: губка ходячая. А уж насчет распутства — было бы у меня столько тысяч крузадо [33] , сколько у нее любовников! Вы только вообразите себе, менина!..

Письмоводительница выпила бокал вина из запасов настоятельницы и продолжала:

— Только вообразите себе! Она же древнее древнего. Когда я постриглась, она была такая же старая, как теперь, невелика разница. А я двадцать седьмой год монашествую; вот и прикиньте, менина, сколько арроб [34] табаку она вынюхала своим носищем! Так вот, хотите — верьте, хотите — нет, я знала больше дюжины ее хахалей, не говоря уж про отца капеллана, он и посейчас заботится, чтобы погребец у нее не пустовал, за наш счет, само собой. Тратит на себя монастырские доходы. Я письмоводительница, знаю, сколько она ворует. Меня уж такое горе берет, что вы, менина, должны гостить у нее, у лицемерки. Не поддавайтесь на лживые ее уловки, мой ангелочек. Я знаю, ваш папенька загодя послал переговорить с нею и передал ей, чтоб она вам не разрешала ни писать писем, ни получать; но глядите, дочь моя, коли захотите писать, я предоставлю вам чернильницу, бумагу, сургуч и собственную келью, пишите себе на здоровье. А если вам кто захочет писать, пускай пишет на мое имя; я зовусь Дионизия да Имакулада Консейсан [35] .

33

Крузадо — старинная португальская монета с изображением креста, золотая или серебряная.

34

Арроба — португальская и испанская мера веса ( = 15 кг.)

35

Дионизия да Имакулада Консейсан. — К имени, принятому в монашестве, присоединяется по традиции имя святого или культовое понятие; так, Imaculada Conceicao (португ.) означает «Непорочное Зачатие». В сопоставлении с характеристикой этой монахини имя ее звучит иронически, что подчеркивается ниже фривольной ласкательной кличкой «Нини».

— Премного благодарна, моя сеньора, — сказала Тереза. — Мне бы очень хотелось оповестить кое о чем одну бедную женщину, живет она в тупике, что зовется...

— Пишите кому хотите, менина. Едва рассветет, я сразу пошлю. Не беспокойтесь. Никому не доверяйте, только мне. Помните, и наставница послушниц, и органистка — обе двоедушные. С ними не откровенничайте: коли окажете им доверие, вы погибли. Вот она, ползет, улитка... Поговорим о другом...

Настоятельница уже была в дверях, а письмоводительница продолжала:

— Нет на свете жизни приятнее, чем монастырская, право слово, когда настоятельница такая, как наша, с нею нам повезло... Ах, это ты, душенька? А мы как раз о тебе злословим!

— Я знаю, что ты обо мне никогда не злословишь, — сказала настоятельница, подмигнув Терезе. — Вот барышня может подтвердить, как я тебя нахваливала...

— А что я о тебе говорила, — отвечала сестра Дионизия, — про то можешь не спрашивать, сама, слава богу, слышала. Ох, кабы можно было отозваться так же о прочих сестрах, ведь обитель позорят: строят козни, спасения нету — такие греховодницы.

— Так на хоры-то не пойдешь, Нини? — полюбопытствовала настоятельница.

— Поздно уж... Отпустишь мне грешок-то?

— Отпущу, отпущу, а эпитимью наложу такую — выпить стопочку...

— Желудочного?

— Чего ж еще!..

Дионизия исполнила эпитимью и удалилась, дабы, сказала она, дать матушке настоятельнице помолиться.

Не будем больше тратить слов на описание воистину евангельского и назидательного образа жизни, принятого в обители, куда Тадеу де Албукерке отправил дочь, дабы дышала чистейшим воздухом, достойным ангелов небесных, покуда в монастыре Моншике ей готовится более радикальное очищение от порочных наклонностей.

За эти два часа монастырской жизни сердце Терезы переполнилось горечью и отвращением. Она и не ведала, что такое бывает на свете. О монастырях она была наслышана как о прибежищах добродетели, невинности и надежд на вечное блаженство. Тереза прочла несколько писем своей тетушки, настоятельницы монастыря Моншике, и по ним составила себе мнение, что тетушка ее — святая. Что касается доминиканок, в обители которых она теперь оказалась, от старых и благочестивых дворянок Визеу Тереза слышала хвалы их добродетельности, их благотворительности, превосходившей все вероятия, и даже их способности творить чудеса. Какое великое разочарование — и в то же время как жаждала она бежать отсюда!