Пагубная любовь

Мариана поспешила к своему сундучку, вынула оттуда льняной кошель с серебряными деньгами, а также горстку цепочек, перстеньков и серег. Свои золотые украшения спрятала в шкатулку, а кошелек подала отцу.

Жоан да Круз оседлал кобылку и куда-то ускакал. Мариана пошла к раненому.

Симан проснулся.

— Знаете новость?! — воскликнула девушка, лицо которой выражало испуг и радость, притом совершенно естественные.

— Что такое, Мариана?

— Ваша матушка знает, что ваша милость здесь!

— Знает?! Быть не может! Откуда?

— Мне неведомо; знаю только, что она вызвала к себе моего отца.

— Удивительно!.. А мне не написала?

— Нет, сеньор!.. Коли я верно поняла, ей известно, что вы у нас побыли, сеньор, но она полагает, сейчас вас уже здесь нет, потому и не отписала вам... Может так быть?

— Может; но откуда бы ей узнать?! Если кто-то проведал, что я здесь, как бы не напали на след.

— Едва ли; да коли и заподозрят что-то, свидетелей-то нету. Отец сказал, ему ничуть не боязно. Ладно, будь что будет. Вы сейчас об этом не задумывайтесь. Так отварчик-то нести?

— Несите, Мариана, раз вам угодно. Небо ниспослало мне в вашем лице сестру и друга.

Слова эти и ласковый взгляд Симана так обрадовали девушку, что она растерялась и не нашла ответа.

Мариана возвратилась с «отварчиком»: уменьшительный суффикс был в данном случае оправданным лишь как выразительное средство языка нежности, но никак не вязался с большой и глубокой белой миской и блюдом, на котором красовалось полкурицы, золотистой от жира.

— Так много! — воскликнул Симан с улыбкой.

— Съешьте сколько можете, — сказала девушка, зарумянившись. — Я знаю, городские господа из таких мисок не едят, да у меня нету другой поменьше; и не побрезгуйте, из миски из этой никто не едал, я нарочно в лавку сходила купила, подумалось мне, может, вы вчера отказались от еды, ваша милость, из-за того, что та миска вам противна была.

— Нет, Мариана, не будьте несправедливы, вчера я отказался от еды по той же причине, по которой отказывался сегодня: не хотелось мне, да и сейчас не хочется.

— Тогда поешьте потому, что я прошу... Простите мне такую вольность... Вообразите себе, что вас сестрица ваша просит. Вы же только что сказали мне...

— Что небо ниспослало мне в вашем лице сестру и друга...

— Ну вот...

Симан подумал, что должен принести сию жертву не только ради самосохранения, но и в угоду добросердечной Мариане. У него мелькнула мысль, далекая, впрочем, от всякого тщеславия, что эта кроткая девушка любит его. Выказывать, что он угадал ее тайну, было, по мнению Симана, жестоко: ведь состояние души его не позволяло юноше ни ответить Мариане искренней взаимностью, ни солгать. Однако же заботливость славной девушки не только не огорчала Симана, но была ему приятна. Ни одному человеку не в тягость чья-то безответная любовь. При самых печальных обстоятельствах, при последнем трепете сердца и в последние мгновения жизни мысль о подобной любви приносит радость тому, кто уже не может обрести в ней забвение скорбей либо упрочить с ее помощью уже рвущуюся нить жизни. Гордыня ли сердца человеческого тому причиной или что еще, но любовь, которую нам дарят, возвышает нас в собственных глазах.

Вот почему страстно влюбленный в Терезу юноша не презирал любовь Марианы. Возможно, строгий суд моих читательниц вменит это ему в вину; но если мне будет дозволено высказать мое мнение, вина Симана Ботельо — в слабости природы человеческой: природа — сплошные красоты на небесах, землях и водах и сплошные нелепости, непоследовательность да изъяны, когда речь идет о человеке, хоть он и объявил себя царем всего сущего и в сем монархическом самообмане живет и умирает.

IX

Жоан да Круз пробыл в отлучке два часа. Он вернулся, когда любопытство студента становилось мучительным.

— Уж не схвачен ли ваш отец! — сказал он Мариане.

— Сердце мне ничего такого не подсказывает, а сердце никогда меня не обманывало, — отвечала девушка.

— А что подсказывает вам сердце обо мне, Мариана? — полюбопытствовал Симан. — Знаменует ли моя рана конец моих горестей?

— Скажу вам правду, сеньор Симан... Нет, лучше не надо...

— Скажите, прошу, я верю в то, что вашими устами говорит добрый ангел, живущий у вас в душе. Говорите...

— Ну что ж... Сердце мне подсказывает, что горести ваши еще только начинаются...

Симан внимательно выслушал девушку, но ничего не ответил. Ему смутила душу одна мысль, недобрая и оскорбительная для чистосердечия Марианы: «Уж не намерена ли она отпугнуть меня от Терезы, чтобы снискать мою любовь?»

Так думал Симан, когда вошел кузнец.

— Вот я и воротился, — сказал он с веселым видом. — Матушка ваша посылала за мною...

— Мариана мне сказала... Но как узнала матушка, что я здесь?

— Знала она, что вы здесь гостили; но думала, ваша милость уже отбыли в Коимбру. Не знаю, кто сказал ей, что вы здесь были, да и не спрашивал: людям почтенным вопросов не задают. Сказала она, известно ей, ради кого вы, сеньор, здесь скрывались. Поворчала малость, но я, как мог, ее успокоил, так что ничего не случилось. Спросила меня, что молодой сеньор здесь делает, ведь барышня-то в монастыре. Я в ответ, что ваша милость занедужили, с лошади, мол, свалились. Она спрашивает, есть ли у вас, сеньор, деньги; я сказал, не знаю. Тут пошла она к себе и воротилась с этим сверточком, велела вам передать. Вот он весь как есть, не знаю, сколько тут.

— Ничего не написала?

— Сказала, не может пойти в кабинет, там сеньор коррежидор, — не моргнув глазом, отвечал местре Жоан, — а еще наказала мне передать вашей милости, чтобы вы написали ей уж из Коимбры, потому как стоит проведать вашему папеньке, что молодой сеньор здесь, не миновать большого шуму. Вот какие дела.

— О слугах Балтазара не помянула?

— Ни словечком!.. Да в городе нынче об этом никто не говорит.

— А что сказала она о сеньоре доне Терезе?

— Ничего, только то, что в монастыре она. А теперь, с вашего позволения, пойду прикрою кобылу попоной, вон какая взмыленная. Девушка, неси попону.

В то время как Симан пересчитывал одиннадцать без четвертушки золотых, дивясь непривычной щедрости доны Риты, в соседней комнате Мариана, обнимая отца, восклицала:

— Удался наш обман!..

— Ох, девушка, ты главная обманщица и есть. Все своей головушкой придумала! Но получилось — лучше не бывает, верно? Он проглотил мои россказни, словно конфетинку. А ты осталась без телков; ничего, придет время, взамен телков бычков от него получишь.

— Я ведь не из корысти, отец, — прервала досадливо Мариана.