Пагубная любовь

— Всего лишь сон, Мариана!

— Сон-то сон, да мне коли что приснится, уж непременно сбудется. Перед тем как отец мой убил погонщика, приснилось мне, будто вижу, что он в кого-то стреляет; а незадолго до матушкиной смерти я проснулась вся в слезах: по ней плачу; она после того всего два месяца прожила. Городские над снами смеются, но Господь знает, зачем сны посылает... Вот и отец идет... Христос Спаситель! Не с худою ли вестью?..

Жоан да Круз вошел, держа письмо, доставленное все тою же нищенкой. Пока Симан читал письмо из монастыря, Мариана не сводила больших голубых глаз с лица студента, и всякий раз, когда он морщил лоб, сердце ее тревожно сжималось. Не в силах совладать с беспокойством, девушка спросила:

— Худые вести?

— Слишком осмелела, девчонка, — проворчал кузнец.

— Нет-нет, — прервал его студент, — ничего худого, Мариана. Сеньор Жоан, позвольте мне считать дочь вашу другом, поверьте, люди в несчастии умеют ценить друзей.

— Так-то оно так; да я вот не осмелился бы спросить, о чем письмо.

— Я и не спрашивала, отец; просто почудилось мне, что сеньор Симан огорчился тому, что прочел.

— И вы не ошиблись, — отвечал раненый; повернувшись к кузнецу, он добавил: — Отец запер Терезу в монастырь.

— Вот негодяй, — проговорил кузнец и бессознательно встряхнул руками, словно стиснув чей-то затылок.

В этот миг пристальный наблюдатель мог бы заметить в глазах у Марианы искорку простодушной радости.

Симан сел на своем ложе и стал писать, положив бумагу на стул, который Мариана успела придвинуть поближе.

— Покуда вы пишете, пойду погляжу, как там отварчик, небось закипает.

«Необходимо вызволить тебя оттуда, — писал Симан. — Ведь есть же какая-то возможность бежать из этого монастыря. Поищи ее и напиши мне, какого числа и в какой час ночной поры я должен ждать тебя. Если тебе не удастся бежать, монастырские двери распахнет мой гнев. Если тебя отправят в другой монастырь, более отдаленный, предупреди меня, чтобы я мог, один или с чьей-то помощью, похитить тебя по дороге. Ты должна собраться с духом и не страшиться дерзновенности моего чувства. Ты моя! На что мне жизнь, если не на то, чтобы, жертвуя ею, спасти тебя! Верю в тебя, Тереза, верю! Ты будешь верна мне в жизни и в смерти. Не будь долготерпеливой в страданиях, будь отважной в борьбе. Когда отцовская власть оскорбительна, подчиняться позорно. Пиши мне всякий раз, когда сможешь. Я почти выздоровел. Скажи мне слово, позови меня, и я почувствую, что от потери крови силы сердца не идут на убыль».

Симан попросил свой бумажник, достал серебряные монеты и вручил кузнецу, прося передать их нищенке вместе с письмом.

Затем он стал перечитывать Терезино письмо и вспоминать свой ответ.

Местре Жоан вошел в кухню и сказал Мариане:

— Есть у меня одно подозрение, девушка.

— Какое, отец?

— У нашего недужного денег нету.

— Почему вы так думаете, батюшка?

— Да попросил он меня дать ему бумажник, и весу в бумажнике было, словно в свином пузыре, ежели его надуть. Не дает мне покою это дело. Хотел я предложить ему денег, да не знаю, как подступиться...

— Я над этим поразмыслю, батюшка, — сказала задумчиво Мариана.

— Да-да, покумекай-ка ты, у тебя оно лучше получается, чем у меня.

— Коли вы, отец, не хотите трогать свои четыре сотни, у меня есть деньги, что я за телков выручила, одиннадцать золотых без четвертушки.

— Тогда вот что: подумай, как бы сделать так, чтоб он не закобенился.

«Закобениться» на языке местре Жоана, не отличавшемся изысканностью, означало «засовеститься», «застесняться».

Мариана принесла Симану обед. Но тот, поглощенный какими-то думами, отодвинул миску.

— Что ж вы не кушаете? — проговорила девушка печально.

— Не могу, не хочется, менина; потом. Оставьте меня на некоторое время одного; ступайте, ступайте; не тратьте времени в скучном обществе больного.

— Хотите, чтобы я ушла? Ухожу; и вернусь, как только вы позовете, ваша милость.

Когда Мариана произносила эти слова, глаза ее наполнились слезами.

Симан заметил слезы, и у него мелькнула мысль, что девушка и впрямь преданный друг; но он не сказал ей ни слова.

Студент размышлял о затруднительном своем положении. Мысли, приходившие ему в голову, были явно не из веселых, и сочинители романов редко приписывают такие своим героям. В романах подробно объясняются все коллизии, кроме одной: постыдного безденежья. Сочинители почитают сию тему низменной и плебейской. Изящный слог неохотно повествует об обыденном. Бальзак много пишет о деньгах, но о деньгах, исчисляемых в миллионах: не припомню, чтобы хоть в одной из пятидесяти его книг, которые стоят у меня на полках, юный герой-любовник в антракте своей трагедии размышлял, где бы раздобыть денег, чтобы заплатить портному, либо избавиться от тенет, которые раскинул перед ним ростовщик от кабинета мирового судьи до любого закоулка, требуя выплаты основной суммы и восьмидесяти процентов сверх того. Мэтры словесности неизменно обходят стороною такие заботы. Они отлично знают, что интерес читателя остывает по мере того, как главный персонаж ужимается до размеров персонажика из жалкого кафе или пивнушки, которого денежный читатель избегает инстинктивно, а безденежный — потому что ему своих забот хватает. Низменная проза, признаюсь чистосердечно. Не годится литератору принижать героя, заставляя его размышлять о безденежье тотчас после того, как он написал трепещущей возлюбленной письмо, подобное тому, которое написал Симан Ботельо. При чтении этого письма можно было бы вообразить, что наш юнец расставил по почтовым станциям на всех дорогах страны кареты и пары смирных мулов, дабы доставить прекрасную беглянку в Париж, Венецию, а то и в Японию! Дороги в те времена, может быть, и годились для этой затеи; но я не уверен, что возможно было бы добраться до Японии. Ныне, полагаю, возможно, ибо отовсюду слышу, что у нас полно всевозможных возможностей.

Итак, устами местре Жоана я уже сообщил вам, читатель, что денег у коррежидорова сына не было. Теперь поясню вам, что в тот миг, когда Мариана предложила ему обед, который он отверг, Симан как раз и думал о деньгах.

Полагаю, вот какие мысли его донимали:

Как он заплатит местре Жоану за гостеприимство?

Как отблагодарить Мариану за неусыпные ее попечения?

Если Терезе удастся бежать, из каких средств обеспечить совместное их существование?

Из Коимбры Симан Ботельо выехал, располагая деньгами, которые ежемесячно получал из дому; денег этих было немного, и они почти целиком ушли на то, чтобы взять внаймы лошадь и щедро вознаградить стремянного, которому юноша был обязан знакомством с услужливым кузнецом.

Остатки денег Симан отдал нищенке, передававшей письма. Скверное положение!

Он надумал было написать матери. Но что сказать? Как объяснить свое пребывание в этом доме? Не наведет ли он таким образом правосудие на след тех, кто причастен к таинственной гибели двух слуг Балтазара де Коутиньо?

К тому же Симан слишком хорошо знал, что маменька недолюбливает его; если и прислала бы тайком денег, то так мало, что их едва хватило бы на дорогу до Коимбры. Положение — хуже не придумать!

К счастию, провидение послало уставшему от дум Симану ту милость, которую иной раз дарует несчастливцам, — глубокий сон.

Мариана тихохонько вошла в горницу и, услышав ровное дыхание Симана, осмелилась заглянуть в спаленку. Она накинула муслиновый платок на лицо спящему, над которым жужжал рой мух. Увидела бумажник на низкой скамеечке, взяла и так же тихохонько вышла. Открыла бумажник, увидела бумаги, которые не смогла прочесть, и в одном отделении две монетки по шесть винтенов [37] . Девушка положила бумажник на место, сняла с вешалки панталоны, жилет и куртку испанского покроя. Осмотрела карманы и не обнаружила ни медяка.

37

Винтен — старинная португальская медная монета достоинством в 20 рейсов (мн. число от «реал» — старинная мелкая монета).

Мариана присела в темном уголке и задумалась. Так благородная девушка провела в тревожных размышлениях целый час. Затем встала вдруг, пошла к отцу и долго с ним беседовала. Жоан да Круз слушал, временами возражал, но неизменно сдавался на доводы дочери, а потом наконец проговорил:

— Будь по-твоему, Мариана. Давай свои деньги, не поднимать же сейчас камень в очаге, чтобы достать ларчик с четырьмя сотнями мильрейсов [38] . Какая разница, коли все эти деньги — твои.

38

Мильрейс — старинная португальская монета достоинством в тысячу рейсов.