Палач и Дрозд

Я одариваю Лахлана злобным взглядом, но тот лишь ухмыляется, делая большой глоток из бокала с бурбоном и постукивая серебряным перстнем по хрустальному краю.

– Куда направляешься? – спрашивает Фионн.

– В Западную Вирджинию.

– Зачем?!

Лахлан издает смешок.

– Я бы сказал, чтобы выбраться наконец из френдзоны. Беда только в том, что он в нее до сих пор не попал.

Фионн смачно откусывает от морковки большой кусок и хихикает, словно ребенок.

Я, как и любой другой рассудительный взрослый мужчина, выхватываю у младшего брата морковку и швыряю в Лахлана, угодив тому в лоб. Братья принимаются в унисон вопить, а я с ухмылкой укладываю в дорожную сумку вторую пару джинсов.

– Не припомню, чтобы ты прилагал столько усилий ради женщины с тех самых пор, как… да вообще не припомню, пожалуй. Когда вы виделись в последний раз – год назад? – спрашивает Лахлан, не преминув меня подколоть.

Фионн сдавленно кашляет и сплевывает в кулак оранжевые крошки.

– Что? Целый год? А я узнаю только сейчас?!

– Потому что заигрался в сельского терапевта, – хмыкает Лахлан. – Переезжай в Бостон, Фионн. Хватит валять дурака и корчить из себя героя мелодрамы; возвращайся домой и найди наконец нормальную работу.

– Придурок! – говорим мы с Фионном хором.

Лахлан ухмыляется, ставит бокал на столик и достает из кармана нож с перламутровой рукояткой, затем, откинувшись на спинку кресла, отстегивает с ремня на талии полоску потертой кожи, накидывает металлическое кольцо на средний палец, растягивает кожу и принимается точить лезвие о грубый край шкуры. Лахлан делает так, сколько его помню, еще с детства. Это занятие успокаивает ему нервы. Старший братец обожает над нами подшучивать, но я-то знаю, как он переживает из-за того, что Фионн живет на другом конце страны, а я затеял безумную игру с малознакомым серийным убийцей.

– Я серьезно, – говорит Лахлан, пару раз пройдясь лезвием по воловьей шкуре. – Небраска – это, считай, край света. Там ты упускаешь многие подробности из скудной и до прискорбия унылой жизни Роуэна.

– Это верно, – признает Фионн.

Задумчиво уставившись на деревянный пол, он скрещивает на груди руки и опирается боком на комод, по всей видимости, мысленно сравнивая понятия «знать последние сплетни» и «не иметь представления о текущих событиях» и высчитывая статистическую вероятность своего счастья, поделенную на «пи».

Ботаник, что с него взять.

– Ты ее видел? – спрашивает Фионн, вынырнув из аналитических рассуждений. И смотрит на Лахлана так, будто меня в комнате нет.

– Вживую нет, только на фотографиях. – Ухмыльнувшись в ответ на мой убийственный взгляд, Лахлан делает глоток бурбона. – Сексуальная. И не без грешков: любит вырезать своим жертвам глазные яблоки. Федералы прозвали ее Прядильщиком. На самом деле ее зовут Слоан Сазерленд.

– Не смей произносить ее имя вслух, придурок! – рычу я.

Лахлан гулко хохочет. Он прижимает руку с ножом ко рту, но вовсе не затем, чтобы сдержать громкий смех. Скорее, хочет напомнить, что у него есть оружие.

Если бы не бритвенно-заточенное лезвие, я бы с удовольствием саданул братцу по морде.

– Допустим, тебе удастся каким-то чудом пролезть к ней во френдзону, а то и дальше. Если ты добьешься расположения своей паучихи, оставшись при этом зрячим, как же мне к ней обращаться?

– Понятия не имею, дебил. Хоть «ваше величество». И вообще, сгинь!

Лахлан снова хохочет, громче прежнего, и я невольно стону.

– «Сгинь» – самое то. Рад наконец тебя увидеть, Сгинь. Я твой деверь, Сгинь. Добро пожаловать в семью.

Тут в кармане пиликает телефон.

Дорога обещает быть приятной.

Вслед за текстом приходит фотография: нежные пальчики Слоан держат бокал с шампанским. В искусственном свете салона бизнес-класса блестят кроваво-красные ногти.

Сердце екает.

Я почти чувствую, как они скребут меня по груди, а потом с обманчивой легкостью касаются члена. Представляю, как горят зеленые глаза, дыхание греет мне шею, а в ухе раздается шепот…

Лахлан хмыкает, будто читая мои мысли, и я откашливаюсь.

Как погляжу, ты в самолете.

Молодец.

Ага. А ты, видимо, еще нет. Что ж, догоняй! Только не слишком рассчитывай на удачу.

Лицо у меня вспыхивает. Пальцы замирают над клавиатурой.

Наверное, уже поздно объявить фальстарт?

Ответ приходит немедленно.

Обойдешься.

Из груди у меня вырывается рычание, и я с удвоенной скоростью принимаюсь кидать в сумку вещи, хоть и понимаю, что от этого мой самолет быстрее не взлетит.

– Эй, братишка, все хорошо? Или Сгинь уже зарезала вашу добычу?

Я готов бросить набитую сумку в ухмыляющуюся рожу брата, и тут звонит телефон у Лахлана. Улыбка мигом исчезает с его лица, осыпавшись быстрее пепла со сгоревшего полена.

– Слушаю, – хрипло бросает он в трубку. Дальше отвечает своему собеседнику отрывисто: только «да» или «нет». Я, скручивая рубашку в тугой комок, пристально гляжу на брата, однако тот, опустив голову, изучает нож в ладони. – Сейчас буду. Тридцать минут.

Перехватив мой взгляд, Лахлан криво ухмыляется.

– Ночная смена? – спрашиваю я.

– Она самая, – кивает он.

Днем Лахлан работает в «Ателье Кейна», кожевенной мастерской, где творит из кожи настоящие шедевры, а ночью, если звонит Леандер Майес, становится безжалостным орудием дьявола.

Лично мне нравится отнимать жизни у всяких подонков, случайно оказавшихся на моем пути в адском котле современного общества. А вот Лахлану… Не знаю, есть ли на свете хоть что-то, способное его порадовать. Он убивает расчетливо, не теряя холодной отрешенности. Думаю, если бы не выделка шкур и не издевки надо мной с Фионном, его жизнь вовсе не имела бы никакого смысла.

У меня щемит в груди. Лахлан поднимается из кресла, убирает клинок в ножны и, разминая шею, застегивает на поясе ремень. На лицо возвращается слабая тень улыбки.

– Береги себя, кретин.

– Ты тоже, тупица.

Лахлан хмыкает, но, проходя мимо, все же кладет на затылок теплую ладонь, прижимается на миг лбом, шумно выдыхает и, шагнув к двери, так же обнимает и Фионна.

Наш младший братец никогда не умел скрывать чувств. В его светло-голубых глазах отражаются грусть и беспокойство. Изменившись в лице, Фионн с болезненной тоской смотрит вслед уходящему Лахлану.