Палач из Гайд-парка

– На концерте, сэр, – прочирикал Легранж. – Но он не мог найти никого, кто подтвердил бы его алиби. Он может рассказать, что исполняли на концерте, но это любой может, прочитав программку.

– А когда убили Арледжа? – продолжал Питт.

– Был один дома.

– А как же слуги?

– Не имеет значения. У него в кабинете французское окно с выходом в сад. Он мог выйти так, что никто из слуг и не узнал бы. И вернуться той же дорогой.

– А Уинтропа?

– По его собственным словам – прогуливался в парке, – ответил Телман, выражая тоном своего голоса абсолютное недоверие.

– Один?

– Да.

– Он проходил мимо кого-нибудь?

– Карвел этого не помнит. Но в любом случае он должен был пройти в непосредственной близости от кого-то, чтобы его узнали в полночь. Хотя люди не очень склонны гулять в парках по ночам в наши дни – во всяком случае, не так часто, как прежде.

– И женщины тоже? – спросил Питт.

Телман пожал плечами.

– Этим несчастным-то приходится – они ничего не заработают, если останутся дома. Но они все очень напуганы.

– Так пойдите и опросите их, видел ли кто из них Карвела, – ответил Питт. – Может быть, кто-нибудь видел, когда он возвращался? Может, кто-то вспомнит, когда точно это было? Может быть, слуги помнят, когда он вернулся?

– Нет, сэр. Он никогда не отличался точностью, всегда выбирал для прогулок неподходящее время и предпочитал, чтобы слуги ложились спать, не беспокоясь о том, когда он вернется. – Телман опять состроил гримасу, на этот раз презрительную. – Очевидно, он предпочитал, чтобы они не видели также, когда у него бывает Арледж и когда он уходит. Но в последний раз, наверное, они видели его, если там действительно был он.

– Порасспросите других людей в парке, – повторил Питт, – попытайтесь поговорить с девицами Жирного Джорджа. Они как раз обслуживают тот конец парка.

– Но что это докажет? – ответил Телман, не скрывая своей неприязни к перспективе подобного разговора. – Если его никто не видел, это еще не доказательство, что его там не было. И мы не сможем найти никого, кто подтвердил бы, что его видели в Шепердс-буш. Я уже опросил всех пассажиров, которые ехали последним омнибусом.

– И, полагаю, вы не знаете, где был убит Арледж? – язвительно спросил Питт. – Такое впечатление, что дел у вас еще невпроворот. Значит, вам лучше приняться за них.

С этими словами он поднялся к себе в кабинет и плотно закрыл за собой дверь, однако обвинения Телмана все еще звенели у него в ушах. Может быть, он действительно слишком субъективен? Неужели он позволил симпатии к Карвелу повлиять на свое отношение к делу и недооценивает важность имеющихся соображений, которые говорят не в пользу Карвела? Жалость, как бы ни была она сильна, не должна его ослеплять. Но если это не Карвел, тогда кто же? Барт Митчелл, оскорбленный за сестру? Но тогда почему убит Арледж? И почему – Йитс?

А может, это действительно какой-нибудь сумасшедший, одержимый манией крови, который убивает, повинуясь капризной воле своего затуманенного, хаотичного, разорванного сознания?

Нет, надо побольше узнать об Уинтропе, его браке и о Барте Митчелле.

Эмили осматривала новый дом Шарлотты со все возрастающим одобрением. Было что-то в высшей степени приятное в том, чтобы купить дом в полуразрушенном состоянии, тщательно отремонтировать его, а затем украсить и обставить в соответствии с собственным вкусом. Когда она вышла замуж за Джорджа и стала жить в Эшворд-хауз, там все было устроено в соответствии с совершенным, раз и навсегда заведенным порядком, поддерживаемым на протяжении нескольких поколений. Правда, дом расширялся, и каждый владелец прибавлял к нему по комнате; но так продолжалось до 1882 года, а потом уже почти не осталось возможности что-либо совершенствовать или как-то выражать свою собственную индивидуальность. Даже в спальне Эмили остались занавеси и зеркала во вкусе предшествующей владелицы, и переделывать было бы излишним расточительством. Да спальня в самом деле была так роскошно убрана и столь прекрасна, что лучше и придумать нельзя; просто это было не совсем во вкусе Эмили, она бы выбрала другой стиль.

Теперь, конечно, Эшворд-хауз принадлежал ей и она делила его с Джеком, но в нем было мало того, что соответствовало ее собственному выбору, хотя все было безупречно. И поэтому она очень радовалась за Шарлотту – и очень немножко, но все же завидовала.

Теперь они находились в спальне, окно которой выходило в сад. Шарлотта в конце концов выбрала зеленый тон, и сегодня при ярком солнце и полностью распустившейся листве у комнаты был вид затененной беседки с игрой света и тени и доносившимся сюда мягким шелестом листьев. Какой вид у всего этого будет зимой – еще предстояло узнать, но сейчас вряд ли что могло быть прелестнее.

– Мне нравится, – решительно сказала Эмили, – мне все кажется просто чудесным. – Лицо ее дрогнуло от сожалений по поводу собственной спальни, и пальцы, блестевшие великолепными кольцами и скрытые муслиновыми юбками, невольно сжались в кулаки.

– Однако… – разочарованно сказала Шарлотта. Она так радовалась при виде этой комнаты, которая была в точности такой, как ей мечталось, и ее обидело, что Эмили, по-видимому, не все здесь одобряла, и если судить по выражению лица, возражения были очень серьезны.

Эмили вздохнула.

– А ты давно не была в маминой спальне? Я ненадолго заезжала. – Она повернулась к Шарлотте, широко раскрыв свои голубые глаза. – Я имела возможность подняться наверх. Ты поднималась туда? Это… это… я просто не знаю, как выразить. Это просто не мама. А совершенно другой человек. Это даже не романтизм, а полнейшая одержимость – вот как это можно назвать.

– Ты все еще пытаешься делать вид, что ее чувство преходяще, – тихо ответила Шарлотта. Она подошла к окну, оперлась локтями на подоконник и стала глядеть в сад. Аккуратно подстриженный газон, осененный деревьями, простирался до самой стены, увитой розами. – Но это не так, ты же знаешь. Я думаю, что теперь полностью понимаю все, как оно есть. Она действительно его любит.

Эмили подошла и стала рядом, тоже глядя в сад, испещренный солнечными пятнами.

– Но это кончится трагически, – сказала она тихо. – И никак иначе.

– Но она может выйти за него замуж.

Эмили взглянула прямо в глаза сестре.

– И что потом? – резко осведомилась она. – Вряд ли после этого она будет принята в обществе, при этом никогда не сможет освоиться в театральной среде. И будет ни то ни се. И как долго оно может продлиться, это счастье?

– А как долго оно вообще продолжается? – ответила Шарлотта.

– О, перестань! Сама я очень счастлива, и не говори мне, что ты – нет, потому что я просто не поверю тебе.

– Ну конечно, счастлива. А подумай, сколько людей пророчили, что все кончится для меня плохо.

Эмили опять оглядела сад.

– Ну, твое положение совсем другое.

– Нет, это не так, – возразила Шарлотта. – Я вышла замуж за человека, о котором все мои друзья твердили, что он бесконечно ниже меня и практически не имеет денег, о которых стоило бы даже упоминать.

– Но Томас человек твоего возраста. Во всяком случае, он только на несколько лет старше, а так как раз и должно быть. И он христианин.