Палитра

– И что, много там грешников?

– Да полно. Все уродцы точь-в-точь как на картинах Босха. Я даже удивился. Видно и Босх там побывал еще при жизни.

– Тебе страшно было?

– Нет. Скорее любопытно.

– И что, там в аду был Бог?

– Нет. Это я был в аду, а Бог… он был… он был как-то отдельно, сверху.

– Сверху ада?

– Нет. Но это сложно объяснить, там всё по-другому. Но Бог был рядом со мной. И он говорил со мной.

– Что он тебе говорил?

– Я не помню. Но помню, что я плакал.

– А каков Бог из себя, ты помнишь?

– Помню. Он яркий.

– Ну да, объяснил… На кого он похож? Вот Божья Матерь, та, что на иконах, так Витка на нее похожа.

– Какая Витка?

– Подружка Добрягова, однокурсника твоего, что приезжал к нам под Новый Год, мы тогда неделю пили, и потом долго вспоминали, когда же это Добрягов уехал, а Витка с нами осталась, мы ее еще никак выпроводить не могли… Помнишь?

– Помню.

– Ну! Так Божья Матерь и Витка – похожи.

– Фу-у-у! – тяжело вздохнул Федор. – Терпеть не могу, Фиска, когда ты всякую ерунду начинаешь говорить. Мне порой кажется, что у тебя мозгов вообще нет!

– Это почему? – обиделась Фиска.

– Да потому! Ты только вдумайся, кто такая Витка и кто такая Божья Матерь! Божья Матерь это… – Федор значительно поднял палец и словно погрозил им кому-то. – Она же… она в начале всего, понимаешь? Она ни на кого не похожа. А Витка эта – просто девка гулящая.

– Да я ведь не об этом, я про лицо! Я когда эту Витку увидела, так и подумала: «Вылитая Божья Матерь, только глаза поменьше, да нос пошире».

– То, что ты подумала, ни о чем не говорит, тебе молчать бы побольше – глядишь, за умную сошла бы.

– А я и так не дура! У меня, между прочим, образование высшее, экономическое. Забыл?

– Да ладно, – махнул рукой Федор, – не хватало нам из-за ерунды ругаться.

– А ты меня дурой не называй!

– А я и не называю. Сама знаешь, я бы с дурой не жил.

– Вот именно, – удовлетворенно согласилась Фиска, – так расскажи мне всё-таки про Бога. Какие у него глаза, какой нос…

– У него нет ни глаз, ни носа.

– Как это?

– Он шар.

Через час Федор и Фиска мирно сидели на кухне и пили крепкий чай с черным хлебом и салом, в очередной раз давая друг другу обещание окончательно завязать с водкой. Затем Фиска легла спать, в надежде проснуться здоровой и бодрой, а Федор пошел побродить по улице, подышать осенним воздухом, полюбоваться листопадом, да посмотреть в серое бездонное небо.

А на самом деле Федор просто хотел побыть один. Слишком много переменилось в его сознании за эту ночь.

Федор медленно шел по улице, не обращая внимания на прохожих, подставляя лицо колючему осеннему ветру, полы его плаща развевались, и ему казалось, что вся его жизнь до этого момента была всего лишь репетицией настоящей жизни, которая началась сегодняшним утром. Он, Федор Рыжов, наконец осознал, что способен писать так, как никто никогда не писал до него. Он чувствовал в себе необыкновенную силу и радость, и это были совсем другие чувства, непохожие на то томление, которое раньше было спутником его вдохновения. Федору хотелось немедленно вернуться, натянуть холст на подрамник и с головой уйти в работу, но он сдерживал себя, ожидая момента, когда эти чувства переполнят его, когда ему станет тяжело дышать, когда его душа будет готова взлететь к небесам.

Он поднял голову вверх, и осеннее небо показалось ему таким низким, что до него легко было дотянуться рукой.

Сильный порыв ветра едва не сбил Федора с ног, но он только громко расхохотался, не замечая, как от него шарахнулись прохожие.

Домой Федор вернулся поздно вечером. Фиска еще спала. Федор прошел на кухню и открыл холодильник. Холодильник был пуст, только на верхней полке на тарелке лежал небольшой кусочек всё того же сала, а на нижней – открытая почти пустая баночка горчицы

– Художник должен быть голодным, – пробормотал Федор. – Завтра же снесу пару картин в салон, да попрошу денег наперед, отработаю потом пейзажами. О! Так у меня же деньги остались от английской королевы! А я совсем забыл! Ладно. Сигареты есть – до утра дотянем!

Федор вернулся в комнату, разделся и лег рядом с Фиской.

– Это ты? – спросонья спросила Фиска.

– Нет. Это Федор Рыжов!

– У тебя очень специфический юмор, Федя, – зевая, ответила Фиска.

А под утро Федор сжимал в объятиях горячее тело Фиски и думал: «Нет, всё-таки здорово, что я жив!»

Стив Донован обожал своего кота Рамзеса. Рамзес был ярким представителем породы «канадский сфинкс» и не только видом, но и нравом соответствовал своему царскому имени. Он был абсолютно равнодушен к хозяину, но очень неравнодушен к кожаному кабинетному креслу, на котором Рамзес любил величественно восседать, всем своим видом показывая, что хозяин в доме именно он. Когда же Стиву необходимо было поработать в кабинете, кот с большой неохотой уступал свое, как он считал, законное место этому долговязому двуногому, которому дозволялось проживать на его, Рамзеса, территории лишь для того, чтобы его кормить, выгуливать и стричь ему когти.

Тем не менее любое проявление своенравности со стороны питомца не раздражало Стива, а, наоборот, восхищало и умиляло.

– Посмотри, Рамзес, – ласково говорил он коту, пытаясь отодрать его от кожаной обивки кресла, – ты скоро превратишь это кресло в непотребный хлам, и мне придется его снести на свалку. Что ты тогда мне скажешь?

– Мяу, – возмущался Рамзес.

– Вот именно, – соглашался Стив.

Кроме кота, Стив Донован обожал свою коллекцию: тридцать семь уникальных портсигаров, шестнадцать табакерок и сто четыре курительные трубки. По вечерам Стив любил доставать что-нибудь из коллекции и внимательно рассматривать через большую лупу, изучая малейшие особенности очередного сокровища.

– По-моему, эта вещь великолепна! Как ты считаешь, Рамзес? – обращался Стив к коту, но Рамзес или равнодушно молчал, или говорил свое недовольное «мяу», которое означало, что Стиву пора освободить кресло.

Сегодня Стив проснулся с чувством легкого волнения. Лежа в постели, он думал о возможном пополнении его коллекции тридцать восьмым портсигаром. XIX век, серебро. Уже почти год Стив уговаривал своего приятеля Генри Гилберта продать ему эту вещь, но Генри не соглашался, хотя ему этот портсигар был ни к чему, так как он собирал портретную живопись.

Стив предлагал Генри за портсигар четыреста фунтов, деньги немалые, но Генри только скромно улыбался и говорил: «Нет, Стив, я не хочу продавать эту вещь». И вот сейчас у Стива появилась надежда. Сегодня он был приглашен к Генри на ужин. Почти две недели Стив ждал этого приглашения. Они с Генри договорились, что непременно встретятся, как только Стив вернется из путешествия по России. И вот уже две недели, как Стив вернулся, а Генри всё откладывал встречу. Стив терпеливо ждал и ни словом не обмолвился, что у него есть для Генри сюрприз – портрет английской королевы. Правда, это не холст, а небольшая картонка, но портрет потрясающий, написан тонко, мастерски, и, что самое важное, художник сумел изобразить не чопорную английскую даму, какой привыкли видеть свою королеву ее подданные, а по-человечески привлекательную пожилую женщину, с живым блеском в глазах и мягкой улыбкой.