Паломничество Чайльд-Гарольда

59

Прощай, о Рейн! В далекий путь без цели От милых стран пришельца гонит рок. И те, кто вместе, жить бы здесь хотели, И тот, кто в целом мире одинок. И если бы оставить жертву мог Ужасный коршун самоугрызений — Так только здесь, где каждый уголок И дик и чуден, мил труду и лени, Обилен и богат, и щедр, как день осенний.

60

И все ж прости! О, тщетное «прости»! Кто приникал к твоей струе кристальной, Не может образ твой не унести. И если он уйти решил, печальный, Тебе опять он кинет взор прощальный, Стремясь запечатлеть твои черты. Пусть Юг роскошней в мощи изначальной, Где в мире край, который слил, как ты, И славу прошлых дней, и мягкость красоты?

61

Уютное величье, — отраженья Домов, церквей и башен городских. Средь рощ и пашен — белые селенья. Там пропасти, там зубья скал нагих — Предвосхищенье крепостей людских. Монастыри с готическим фасадом, А люди — как природа: здесь для них Веселье стало жизненным укладом, Хотя империи катятся в пропасть рядом.

62

Но мимо, мимо! Вот громады Альп, Природы грандиозные соборы; Гигантский пик — как в небе снежный скальп; И, как на трон, воссев на эти горы, Блистает Вечность, устрашая взоры. Там край лавин, их громовой исход, Там для души бескрайные просторы, И там земля штурмует небосвод. А что же человек? Чего он, жалкий, ждет?

63

Но, прежде чем подняться на высоты, Хочу равнинный восхвалить Морат, [144] Где бой пришельцам дали патриоты И где не покраснеешь за солдат. Хотя ужасен их трофеев склад. Враги свободы, здесь бургундцы пали. Они непогребенные лежат, Им памятником их же кости стали, И внемлет черный Стикс стенаньям их печали.

64

Как Ватерлоо повторило Канны, [145] Так повторен Моратом Марафон. Там выиграли битву не тираны, А Вольность, и Гражданство, и Закон. Там граждане сражались не за трон, То не была над слабыми расправа, И не был там народ порабощен, Не проклинал «божественное право», Которым облачен тот, в чьих руках держава.

144

Морат. — В сражении при Морате в июне 1476 г. ополчение городских и сельских кантонов Швейцарского союза, отстаивая независимость своей Федерации, нанесло сокрушительный удар войскам бургундского герцога Карла Смелого.

145

Канны — селение в юго-восточной Италии, где в годы второй Пунической войны произошла знаменитая битва (216 г. до н. э.), в которой карфагенский полководец Ганнибал (ок. 247–183 гг. до н. э.) добился полного разгрома римских войск.

Сопоставляя сражения при Ватерлоо и Каннах с битвами при Марафоне и Морате, Байрон отчетливо проводит границу между войнами завоевательными и войнами во имя независимости родины.

65

В безлюдном одиночестве, одна, Грустит колонна у стены замшелой, Величья гибель видела она. И смотрит в Вечность взгляд бесцветно-белый, Как человек, от слез окаменелый И все ж не ставший чувствовать слабей, Она дивится, что осталась целой, Когда Авентик, [146] слава древних дней, Нагроможденьем стал бесформенных камней.

66

146

Авентик (точнее, Авентикум) — столица древнеримской провинции Гельвеция в Швейцарии.

Здесь Юлия — чья память да святится! — Служенью в храме юность отдала И, небом не услышанная жрица, Когда отца казнили, умерла. Его боготворила, им жила! Но суд закона глух к мольбе невинной, И дочь отцовской жизни не спасла. Без памятника холмик их пустынный, Где сердце спит одно, и прах и дух единый.

67

Таких трагедий и таких имен Да не забудет ни один сказитель! Империи уйдут во тьму времен, В безвестность канут раб и победитель, Но высшей добродетели ревнитель В потомстве жить останется навек, И взором ясным, новый небожитель Глядит на солнце, чист, как горный снег, Забыв на высоте всего земного бег.

68

Но вот Леман раскинулся кристальный, И горы, звезды, синий свод над ним — Все отразилось в глубине зеркальной, Куда глядит, любуясь, пилигрим. Но человек тут слишком ощутим, А чувства вянут там, где люди рядом. Скорей же в горы, к высям ледяным, К тем мыслям, к тем возвышенным отрадам, Которым чужд я стал, живя с двуногим стадом.

69

Замечу кстати: бегство от людей — Не ненависть еще и не презренье. Нет, это бегство в глубь души своей, Чтоб не засохли корни в небреженье Среди толпы, где в бредовом круженье — Заразы общей жертвы с юных лет — Свое мы поздно видим вырожденье, Где сеем зло, чтоб злом ответил свет, И где царит война, но победивших нет.

70

Настанет срок — и счастье бросит нас, Раскаянье на сердце ляжет гнетом, Мы плачем кровью. В этот страшный час Все черным покрывается налетом, И жизни путь внезапным поворотом Уводит в ночь. Моряк в порту найдет Конец трудам опасным и заботам, А дух — уплывший в Вечность мореход — Не знает, где предел ее бездонных вод.

71

Так что ж, не лучше ль край избрать пустынный И для земли — земле всю жизнь отдать Над Роною, над синею стремниной, Над озером, которое, как мать, Не устает ее струи питать, — Как мать, кормя малютку дочь иль сына, Не устает их нежить и ласкать. Блажен, чья жизнь с Природою едина, Кто чужд ярму раба и трону властелина.

72

Я там в себе не замыкаюсь. Там Я часть Природы, я — ее созданье. Мне ненавистны улиц шум и гам, Но моря гул, но льдистых гор блистанье! В кругу стихий мне тяжко лишь сознанье, Что я всего лишь плотское звено Меж тварей, населивших мирозданье, Хотя душе сливаться суждено С горами, звездами иль тучами в одно.

73

Но жизнь лишь там. Я был в горах — я жил, То был мой грех, когда в пустыне людной Я бесполезно тратил юный пыл, Сгорал в борьбе бессмысленной и трудной. Но я воспрял. Исполнен силы чудной, Дышу целебным воздухом высот, Где над юдолью горестной и скудной Уже мой дух предчувствует полет, Где цепи сбросит он и в бурях путь пробьет.

74

Когда ж, ликуя, он освободится От уз, теснящих крыл его размах, — От низкого, что может возродиться В ничтожной форме — в жабах иль жуках, И к свету свет уйдет и к праху прах, Тогда узнаю взором ясновидца Печать бесплотной мысли на мирах, Постигну Разум, что во всем таится И только в редкий миг снисходит нам открыться.

75

Иль горы, волны, небеса — не часть Моей души, а я — не часть вселенной? И, к ним узнав возвышенную страсть, Не лучше ль бросить этот мир презренный, Чем прозябать, душой отвергнув пленной Свою любовь для здешней суеты, И равнодушным стать в толпе надменной, Как те, что смотрят в землю, как скоты, Чья мысль рождается рабою темноты.

76

Продолжим нить рассказа моего! Ты, мыслящий над пастью гроба черной О бренности, взгляни на прах того, Кто был как свет, как пламень жизнетворный, Он здесь рожден, [147] и здесь, где ветер горный Бальзамом веет в сердце, он созрел, К вершинам славы шел тропой неторной И, чтоб венчать бессмертьем свой удел, — О глупость мудреца! — все отдал, чем владел.

147

Он здесь рожден… — Имеется в виду Жан Жак Руссо (1712–1778).

77

Руссо, апостол роковой печали, Пришел здесь в мир, злосчастный для него, И здесь его софизмы обретали Красноречивой скорби волшебство. Копаясь в ранах сердца своего, Восторг безумья он являл в покровах Небесной красоты, и оттого Над книгой, полной чувств и мыслей новых, Читатель слезы лил [148] из глаз, дотоль суровых.

78

148

…Над книгой, полной чувств и мыслей новых, // Читатель слезы лил… — Байрон говорит о романе Руссо «Юлия, или Новая Элоиза» (1761).