Паломничество Чайльд-Гарольда

100

В Кларане все — любви бессмертной след, [150] Она везде, как некий бог, который Дарует тварям жизнь, добро и свет, Здесь трон его, ступени к трону — горы, Он радужные дал снегам уборы, Он в блеске зорь, он в ароматах роз, Его, ликуя, славят птичьи хоры, И шорох трав, и блестки летних рос, И веянье его смиряет ярость гроз.

101

150

В Кларане все — любви бессмертной след… — В романе Руссо «Новая Элоиза» действие развертывается в окрестностях швейцарского города Кларан.

Все — гимн ему. И темных сосен ряд Над черной бездной — сень его живая, — И звонкий ключ, и рдяный виноград, И озеро, где нежно-голубая, К его стопам незримым припадая, Поет волна, и тень седых лесов, И зелень, как Веселье, молодая, Ему и всем, кто с ним прийти готов, В безлюдной тишине дарит радушный кров.

102

Там среди пчел и птиц уединенье, Мир многоцветен там и многолик. Там краткой жизни радостно кипенье И бессловесный ярче слов язык. Вот сквозь листву горячий луч проник, В ручье проворном блики заблестели. И Красота во всем, и ты постиг, Что этот запах, краски, свист и трели — Все создала Любовь для некой высшей цели.

103

Кто гнал любовь, здесь устремится к ней И тайн ее волшебных причастится, А любящий начнет любить сильней И не захочет с пустынью проститься, Куда людскому злу не докатиться. Любовь растет иль вянет. Лишь застой Несвойствен ей. Иль в пепел обратится, Иль станет путеводною звездой, Которой вечен свет, как вечен мира строй.

104

Недаром здесь Руссо капризный гений Остановил мечты своей полет И приютил для чистых наслаждений Две избранных души. У этих вод Психеи пояс распустил Эрот, Благословив для счастья эти склоны. Там тишина и нега. Там цветет Гармония. Над ложем светлой Роны Там Альп возносятся блистательные троны.

105

Лозанна и Ферней! [151] Святой предел, Где двух титанов обитают тени, Где смертных вел тропой бессмертных дел На штурм небес отважившийся гений. Здесь разум на фундаменте сомнений Дерзнул создать мятежной мысли храм, И если гром не сжег ее творений, Так, значит, не впервые небесам Улыбкой отвечать на все угрозы нам.

106

Один из них Протей был — вечно новый, Изменчивый, ни в чем не знавший уз, Шутник, мудрец, то кроткий, то суровый, Хронист, философ и любимец муз, Предписывавший миру мненья, вкус, Оружьем смеха исправлявший нравы, Как ветер вольный, истинный француз, Прямой, коварный, добрый, злой, лукавый, Бичующий глупцов, колеблющий державы.

151

Лозанна и Ферней… — Лозанна — город, где долгое время жил и писал свой труд «История упадка и разрушения Римской империи» английский ученый-просветитель Эдуард Гиббон (1737–1794). Ферней — поместье близ Женевы, принадлежавшее Вольтеру (1694–1778).

107

Другой — пытлив, медлителен, глубок, Упорством мысли изощрял сужденья, Оттачивал иронии клинок, Отдав труду ночей бессонных бденья, Насмешкой низвергал предубежденья, И — бог сарказма! — яростью глупцов Был ввергнут в ад на муки искупленья, — Там, если верить россказням попов, Для усомнившихся ответ на все готов.

108

Мир спящим! Те, кто кары заслужили, Уже осуждены на небесах. Не нам судить того, кто спит в могиле! Но тайна тайн раскроется — и страх С надеждой вместе ляжет в тлен и прах. А прах, пусть не распался он покуда, Распасться должен, как и все в гробах, Но если мертвый встанет, — верю в чудо! — Ему простится все, не то — придется худо.

109

Но от людских созданий мне пора К созданьям божьим снова обратиться. Уже и так, по прихоти пера, Исписана не первая страница. Вон облаков несется вереница К альпийским льдам, сияющим вдали. Пора и мне к вершинам устремиться, В лазурь, куда их глетчеры ушли, Где духов неба ждут объятия земли.

110

А дальше ты, Италия! Бессменно Векам несешь ты свет земли своей — От войн, пресекших дерзость Карфагена, [152] До мудрецов, поэтов и вождей, Чья слава стала славой наших дней. Империй трон, гробница их живая, Не стал твой ключ слабей или мутней. И, жажду знанья вечную питая, Из римских недр бежит его струя святая.

152

…От войн, пресекших дерзость Карфагена… — Имеются в виду три Пунические войны, которые велись между Римом и Карфагеном за господство в средиземноморском бассейне и длились с перерывами более ста лет (264–146 гг. до н. э.).

111

Я с горьким чувством эту песню пел: Актерствовать, носить чужие лица, Знать, что собой остаться не сумел, И лицедейству каждый миг учиться, На самого себя ожесточиться, Скрывать — о боже! — чувство, мысль и страсть, Гнев, ненависть — все, чем душа томится, И ревности мучительную власть, — Вот что изведал я, что пало мне на часть.

112

Не думайте, что это все — слова, Прием литературный, обрамленье Летящих сцен, намеченных едва, Картин, запечатленных мной в движенье, Чтоб вызвать в чьем-то сердце восхищенье; Нет, слава — это молодости бог, А для меня — что брань, что одобренье, Мне безразлично. Так судил мой рок: Забыт ли, не забыт — я всюду одинок.

113

Как мир — со мной, так враждовал я с миром, Вниманье черни светской не ловил, Не возносил хвалу ее кумирам, Не слушал светских бардов и сивилл, В улыбке льстивой губы не кривил, Не раз бывал в толпе, но не с толпою, Всеобщих мнений эхом не служил, И так бы жил — но, примирясь с судьбою, Мой разум одержал победу над собою.

114

Я с миром враждовал, как мир — со мной. Но, несмотря на опыт, верю снова, Простясь, как добрый враг, с моей страной, Что Правда есть, Надежда держит слово, Что Добродетель не всегда сурова, Не уловленьем слабых занята, Что кто-то может пожалеть другого, Что есть нелицемерные уста, И Доброта — не миф, и Счастье — не мечта.

115

Дочурка Ада! [153] Именем твоим В конце я песнь украшу, как в начале. Мне голос твой неслышен, взор незрим, Но ты мне утешение в печали. И где б мои стихи ни прозвучали, — Пускай нам вместе быть не суждено, — Из чуждых стран, из замогильной дали К тебе — хотя б мой прах истлел давно — Они придут, как вихрь, ворвавшийся в окно.

116

153

В строфах 115–118 речь идет об Аде Августе Байрон — талантливом математике; незадолго до кончины она завещала похоронить ее рядом с отцом в семейном склепе Байронов в Хакнолл-Торкард.

Следить, как начинаешь ты расти, Знакомишься с вещами в удивленье, И первые шаги твои вести, И видеть первых радостей рожденье, Ласкать тебя, сажая на колени, Целуя глазки, щечки — таково, Быть может, и мое предназначенье? И сердце шепчет: да! Но что с того? Я это счастье знал — я потерял его.

117

И все же ты со мною, ты не с ними, Ты будешь, ты должна меня любить! Пускай они мое бесчестят имя, Сведут в могилу, — им не разрубить Отца и дочь связующую нить. В дочерних венах всей их камарилье Кровь Байрона другой не заменить. И как бы тень мою ни очернили, Твоя любовь придет грустить к моей могиле.

118

Дитя любви! Ты рождена была В раздоре, в помраченьях истерии, И ты горишь, но не сгоришь дотла, И не умрут надежды золотые, Как умерли мои во дни былые. Спи сладко! С этих царственных высот, Где воскресаешь, где живешь впервые, Тебя, дитя, благословляет тот, Кто от тебя самой благословенья ждет.

ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ [154]

154

Первый вариант песни четвертой поэмы, созданный Байроном в период с 26 июня по 17 июля 1817 г., составил сто двадцать шесть строф. С августа 1817 г. поэт начал писать дополнительные строфы и вплоть до начала весны 1818 г. работал над ними, добавив еще шестьдесят строф. Опубликована песнь четвертая 28 апреля 1818 г.