Паломничество Чайльд-Гарольда

164

Но где мой путешественник? Где тот, По чьим дорогам песнь моя блуждала? Он что-то запропал и не идет. Иль сгинул он и стих мой ждет финала? Путь завершен, и путника не стало, И дум его, а если все ж он был, И это сердце билось и страдало, — Так пусть исчезнет, будто и не жил, Пускай уйдет в ничто, в забвенье, в мрак могил.

165

Где жизнь и плоть — все переходит в тени, Все, что природа смертному дала, Где нет ни чувств, ни мыслей, ни стремлений, Где призрачны становятся тела, На всем непроницаемая мгла, И даже слава меркнет, отступая Над краем тьмы, где тайна залегла, Где луч ее темней, чем ночь иная, И все же нас влечет, желанье пробуждая

166

Проникнуть в бездну, чтоб узнать, каким Ты будешь среди тлена гробового, Ничтожней став, чем когда был живым, Мечтай о славе, для пустого слова Сдувай пылинки с имени пустого, — Авось в гробу ты сможешь им блеснуть. И радуйся, что не придется снова Пройти тяжелый этот, страшный путь, — Что сам господь тебе не в силах жизнь вернуть,

167

Но чу! Из бездны точно гул идет, Глухой и низкий, непостижно странный, Как будто плачет гибнущий народ От тягостной, неисцелимой раны, Иль стонет в бездне духов рой туманный. А мать-принцесса [228] мертвенно-бледна. В ее руках младенец бездыханный, И, горя материнского полна, Груди к его губам не поднесет она.

228

Мать-принцесса. — Байрон говорит о смерти английской наследной принцессы Шарлотты, умершей в 1817 г.

168

Дочь королей, куда же ты спешила? Надежда наций, что же ты ушла? Иль не могла другую взять могила, Иль менее любимой не нашла? Лишь два часа ты матерью была, Сама над мертвым сыном неживая. И смерть твое страданье пресекла, С тобой надежду, счастье убивая — Все, чем империя гордилась островная.

169

Зачем крестьянок роды так легки, А ты, кого мильоны обожали, Кого любых властителей враги, Не пряча слез, к могиле провожали, Ты, утешенье Вольности в печали, Едва надев из радуги венец, Ты умерла. И плачет в тронном зале Супруг твой, сына мертвого отец. Какой печальный брак! Год счастья — и конец.

170

И стал наряд венчальный власяницей. И пеплом — брачный плод. Она ушла. Почти боготворимая столицей, Та, кто стране наследника дала. И нас укроет гробовая мгла, Но верилось, что выйдет он на форум Пред нашими детьми и, чуждый зла, Укажет путь их благодарным взорам, Как пастухам — звезда. Но был он метеором.

171

И горе нам, не ей! Ей сладок сон, — Изменчивость толпы, ее влеченья, Придворной лести похоронный звон, Звучащий над монархами с рожденья До той поры, пока в восторге мщенья Не кинется к оружию народ, Пока не взвесит рок его мученья И, тяжесть их признав, не возведет Позорящих свой трон владык на эшафот.

172

Грозило ль это ей? О, никогда! Сама вражда пред нею отступила. Была добра, прекрасна, молода, Супруга, мать — и все взяла могила! Как много уз в тот день судьба разбила От трона и до нищенских лачуг! Как будто здесь землетрясенье было, И цепью электрическою вдруг Отчаянье и скорбь связали все вокруг,

173

Но вот и Неми! [229] Меж цветов и трав Покоится овал его блестящий, И ураган, дубы переломав, Подняв валы в пучине моря спящей, Ослабевает здесь, в холмистой чаще, И даже рябь воды не замутит, Как ненависть созревшая, хранящей Спокойствие, бесчувственной на вид, — Так кобра — вся в себе, — свернувшись в кольца, спит.

229

Неми — озеро к югу от Рима.

174

Вон там, в долине, плещется Альбано, [230] Там Тибр блестит, как желтый самоцвет, Вон Лациум [231] близ моря-океана, Где «Меч и муж» [232] Вергилием воспет, Чтоб славил Рим звезду тех грозных лет. Там, справа, Туллий отдыхал от Рима, А там, где горный высится хребет, Та мыза, что Горацием любима, Где бард растил цветы, а время мчалось мимо.

230

Альбано — озеро к югу от Рима.

231

Лациум (точнее, Лаций) — в древности область центральной Италии, включавшая Рим и населенная латинами.

232

«Меч и муж». — Поэма Вергилия «Энеида» начинается со слов «Arma virumque cano» («Оружье пою и мужей»).

175

Но к цели мой подходит пилигрим, И время кончить строфы путевые. Простимся же с приятелем моим! Последний взгляд возлюбленной стихии, На чьи валы туманно-голубые Мы в этот час глядим с Альбанских гор. О море Средиземное! Впервые В проливе Кальп [233] ты наш пленило взор, И на Эвксинский Понт нас вывел твой простор.

176

У синих Симплегад. [234] Прошло немного, Зато каких тяжелых, долгих лет! Какая нами пройдена дорога, И скольких слез храним мы горький след! Но без добра недаром худа нет. Мы также не остались без награды: По-прежнему мы любим солнца свет, Лес, море, небо, горы, водопады, Как будто нет людей, что все испортить рады.

233

Пролив Кальп — Гибралтар. Эвксинский Понт — Черное море.

234

Симплегады — две скалы в Босфорском проливе. По преданию, когда между ними проходил корабль, могли сдвинуться и уничтожить его.

_{О. Афонина}

177

О, если б кончить в пустыни свой путь С одной — прекрасной сердцем и любимой, — Замкнув навек от ненависти грудь, Живя одной любовью неделимой. О море, мой союзник нелюдимый, Ужели это праздная мечта? И нет подруги для души гонимой? Нет, есть! И есть заветные места! Но их найти — увы — задача не проста.

178

Есть наслажденье в бездорожных чащах, Отрада есть на горной крутизне, Мелодия в прибое волн кипящих И голоса в пустынной тишине. Людей люблю, природа ближе мне. И то, чем был, и то, к чему иду я, Я забываю с ней наедине. В себе одном весь мир огромный чуя, Ни выразить, ни скрыть то чувство не могу я.

179

Стремите, волны, свой могучий бег! В простор лазурный тщетно шлет армады Земли опустошитель, человек. На суше он не ведает преграды, Но встанут ваши темные громады, И там, в пустыне, след его живой Исчезнет с ним, когда, моля пощады, Ко дну пойдет он каплей дождевой Без слез напутственных, без урны гробовой.

180

Нет, не ему поработить, о море, Простор твоих бушующих валов! Твое презренье тот узнает вскоре, Кто землю в цепи заковать готов. Сорвав с груди, ты выше облаков Швырнешь его, дрожащего от страха, Молящего о пристани богов, И, точно камень, пущенный с размаха, О скалы раздробишь и кинешь горстью праха.

181

Чудовища, что крепости громят, Ниспровергают стены вековые — Левиафаны боевых армад, Которыми хотят цари земные Свой навязать закон твоей стихии, — Что все они! Лишь буря заревет, Растаяв, точно хлопья снеговые, Они бесследно гибнут в бездне вод, Как мощь Испании, как трафальгарский флот.

182

Ты Карфаген, Афины, Рим видало, Цветущие свободой города. Мир изменился — ты другим не стало. Тиран поработил их, шли года, Грозой промчалась варваров орда, И сделались пустынями державы. Твоя ж лазурь прозрачна, как всегда, Лишь диких волн меняются забавы, Но, точно в первый день, царишь ты в блеске славы.

183

Без меры, без начала, без конца, Великолепно в гневе и в покое, Ты в урагане — зеркало Творца, В полярных льдах и в синем южном зное Всегда неповторимое, живое, Твоим созданьям имя — легион, С тобой возникло бытие земное. Лик Вечности, Невидимого трон, Над всем ты царствуешь, само себе закон.

184

Тебя любил я, море! В час покоя Уплыть в простор, где дышит грудь вольней, Рассечь руками шумный вал прибоя — Моей отрадой было с юных дней. И страх веселый пел в душе моей, Когда гроза внезапно налетела. Твое дитя, я радовался ей, И, как теперь, в дыханье буйном шквала По гриве пенистой рука тебя трепала.