Память льда

Внезапно он ощутил позади себя волнение воздуха, слабый звук, подобный треску рвущейся ткани. Его окутало дуновение безжизненного ветра. Смертный Меч медленно обернулся.

В сером просвете портала показалась высокая фигура в частичных доспехах. Бледное костлявое лицо, глаза, глубоко сидящие под массивными надбровными дугами, блеск клыков над нижней губой. Рот пришельца искривился в подобии слабой, насмешливой улыбки. — Смертный Меч Фенера, — сказал он на элинском языке тихим и ласковым голосом, — я передаю тебе приветствия от Худа, Владыки Смерти.

Брукхалиан что-то неразборчиво буркнул.

— Воитель, — продолжил пришелец через миг, — твоя реакция на мое появление кажется на редкость… лаконичной. Ты действительно так спокоен, как хочешь показать?

— Я Смертный Меч Фенера, — ответил Брукхалиан.

— Да, — проговорил Джагут, — я знаю. С другой стороны, я — Глашатай Худа, некогда известный как Гетол. История, лежащая за моим нынешним… служением, стоит эпической поэмы. Или сразу трех. Тебе не любопытно?

— Нет.

Лицо гостя изобразило преувеличенное отчаяние. Глаза блеснули. — Какое отсутствие воображения, Смертный Меч. Ну хорошо, тогда выслушай без всякой утешительной преамбулы слова моего господина. Хотя никто не может отрицать вечный голод Худа и его предвкушение осады, некоторые осложнения великого плана заставили моего господина сделать предложение смертным солдатам Фенера…

— Тогда ему лучше обратиться к самому Фенеру, сир, — прервал речь Брукхалиан.

— Увы и ах, это больше невозможно, Смертный Меч. Внимание Фенера чем-то отвлечено. Фактически твой господин вынужденно оттеснен на самый край своих владений. — Глаза Глашатая сузились. — Фенер в великой опасности. Потеря твоим патроном сил неминуема. Пришло время, решил Худ, для дружеского жеста, для выражения братских чувств, объединяющих твоего и моего господ.

— И что предлагает Худ?

— Город обречен, Смертный Меч. Но твоей замечательной армии нет нужды вливаться в толпу перед вратами Худа. Такое жертвоприношение будет напрасной и достойной сожаления потерей. Домин — лишь один малый, если не сказать ничтожный, элемент большой войны — войны, в которой примут участие все боги… союз всех против одного, ищущего не менее чем уничтожения всех соперников. Поэтому: Худ предлагает тебе свой садок как путь отступления твоих солдат. Но выбирайте быстро, ибо этот портал не выдержит приближения войск Панниона.

— Ваше предложение, сир, означает разрыв контракта.

Глашатай пренебрежительно усмехнулся: — Как я весьма настойчиво говорю Худу, ваш смертный род склонен к патетике. Контракт? Закорючки на пергаменте? Предложения моего господина не обсуждаются.

— А при вхождении во врата садка, — спокойно сказал Брукхалиан, — лицо нашего хозяина изменится? Фенерова… недоступность… порождает проблему ответственности. Потому Худ и спешит — если слуги Летнего Вепря добровольно и живыми войдут в его владения, они станут служить ему, ему одному.

— Глупец, — осклабился Гетол, — Фенер будет первой жертвой войны против Увечного Бога. Вепрь падет — и никто ему не поможет. Покровительство Худа не предлагается всем и каждому, смертный. Его надо заслужить…

— Заслужить? — бросил Брукхалиан голосом, подобным скрежету железа о камень. Его глаза воспылали странным огнем. — Позволь мне, во имя Фенера, — прошептал он, — разъяснить вопросы заслуг и чести. — Его тяжелый меч молнией вскользнул из ножен, острие ударило прямо в лицо Гетола. Треснула кость, брызнула темная кровь.

Гетол отступил на шаг, поднял к лицу высохшие руки.

Брукхалиан опустил оружие. Его глаза горели жестокой яростью. — Подойди ко мне снова, Глашатай, и я продолжу свои комментарии.

— Ну нет, — прошипел разрезанными губами Гетол, — мне не нравится их… тон. Придется мне ответить тем же, но не во славу Худа. Нет, это мой и только мой ответ. — В каждой его руке появилось по длинному, блестящему золотом мечу. Глаза Глашатая блеснули тем же оттенком. Он шагнул вперед.

Но вдруг остановился, принял защитную позицию.

Тихий голос прошипел позади Брукхалиана: — Приветствуем тебя, Джагут.

Смертный Меч повернулся и увидел трех Т'лан Имассов, странно невещественных, словно они готовились принять новую форму. Миг, сообразил Брукхалиан, до превращения в Солтейкенов. Воздух заполнили пряные запахи.

— Эта битва не ваша, — зашипел Гетол.

— Битва с этим смертным? — сказал Бек Окхан. — Не наша. Но ты же Джагут…

— Я Глашатай Худа. Вы посмеете бросить вызов служителю господина смерти?

Т'лан Имасс выпятил сухие губы. — К чему нам колебаться, Джагут? Спроси своего хозяина, бросит ли он вызов нам?

Гетол заворчал, когда что-то потащило его назад. Садок захлопнулся, поглотив его. Воздух взвился в месте внезапной перемены, но быстро успокоился.

— Видимо, нет, — сказал Бек Окхан.

Брукхалиан со вздохом вложил широкий меч в ножны, взглянул в лицо Гадающему по костям. — Ваше появление оставило меня неудовлетворенным, сиры.

— Мы понимаем, Смертный Меч. Вы, без сомнения, были равны. Но наш интерес к Джагуту требовал… вмешательства. Его талант избегать нас не уменьшился, даже если он поступил на службу к богу. Твое неприятие Худа делает тебя достойным доверия союзником.

Брукхалиан поморщился: — Если только чтобы улучшить ваши шансы сойтись с этим Джагутом. Я понимаю.

— Правильно.

— Так что мы достигли согласия.

— Да, кажется так.

Он посмотрел на собеседников и отвернулся. — Думаю, что сегодня вечером Глашатай снова не явится. Я хочу побыть в одиночестве.

Т'лан Имассы поклонились и исчезли.

Брукхалиан подошел к очагу, снова вынул меч. Пошевелил угли острым концом. Вспыхнули язычки пламени, угли разгорелись. Капли и потеки крови Джагута на лезвии уменьшились и вскоре совсем исчезли.

Он долго глядел в огонь… но, несмотря на высвобожденные силы священного оружия, Смертный Меч не увидел ничего, кроме золы.

* * *

Тесная, неистовая борьба во тьме. Взрывы жестокой боли, словно огненный вал проносится через мозг, дерганое эхо ран, колотье и судороги в мышцах — в его мышцах, его плоти.

Его вернул в сознание собственный стон. Он полусидел, согнутый, снизу ощущались жесткие шкуры. Он двигался — тряска, толчки, шум. Скоро движение прекратилось. Он открыл веки. Вокруг полумрак. Под левой рукой камень. Воздух пахнет лошадьми, пылью… но сильнее запахи крови и пота.

Справа бок фургона согревал солнечный свет. Через щель виднелись смутные силуэты. Солдаты, лошади, невозможно большие и худые волки.

По гравию заскрипели сапоги, свет померк. Грантл замигал, вгляделся.

Лицо Стонни — измученное, покрытое сухой кровью, волосы заплетены в грубые, толстые косы. Она положила руку ему на грудь. — Мы в Капустане, — сказала она прерывающимся голосом.

Он сумел кивнуть.

— Весельчак…

Ее глаза заполнила боль. Женщина согнулась, зарыдала.