Памятники Византийской литературы IX-XV веков

Вот двадцать яблок, и лежат на золотом на блюде, Уж так красны, уж так вкусны, как будто твои губки. Гляжу на них, дивлюсь на них, вздыхаю непрестанно: Когда бы яблочко одно мне заиметь такое, Нашел бы в нем утеху я, для сердца облегченье. Все тридцать веток, кипарис, нагни сюда скорее, Своею тенью осени, своей росой обрызгай, Чтоб мне в тени твоей стоять и силами окрепнуть. На сорок выкопал локтей я землю под собою, Любовь упрятал глубоко, она же проявилась, И знают все, что ты меня ни с чем долой прогнала, И я томлюсь такой бедой и горько воздыхаю. Вот пятьдесят больших галер пришло из стран заморских Купцы слыхали про тебя, хотят красу увидеть. Железных прутьев шестьдесят сошлось, сижу я в клетке, Меня не женит мой отец на душеньке–соседке. У клетки семьдесят дверей, и взял я клетку в сени, Завел я в клетке соловья, стерег, берег и холил. И был хорош тот соловей, красив и сладкогласен. Вот день прошел, вот год прошел, пришел чужой охотник, И птичку выманил мою, что сладко тешит сердце. Теперь она ему поет и трели звонко сыплет, А я по улице иду и трели эти слышу, И так постыло на душе, и сердцу нет утехи; Но я еще возьму свое, моею птичка будет. Я восемь раз по десять раз писал красотке письма, Ты госпожа моя теперь, я под рукой твоею. Ах госпожа моя, приди, купи меня скорее, Чтоб днем слуга тебе служил, служил тебе и ночью. Хоть девяносто собери девиц красы отменной, Ты будешь среди них глава, ты перл мой драгоценный! Сто лет пройдут, пока ты мне свои подставишь губы. Ну сколько можно так тянуть, ну сколько ждать утехи? Смотри, исполнен договор! Иди ко мне, девица! На много–много лет пора нам молодым слюбиться.

«Звериные» и «растительные» мотивы в низовой литературе [593]

В византийской литературе были популярны истории о животных. Этой потребности удовлетворяли, между прочим, простонародные перелицовки «Естествослава» («Фисиолога») с его полусказочными, полунаучными, но всегда действовавшими на воображение рассказами. В поздневизантийской плебейской литературе оживает исконная басенная стихия, некогда породившая басни Эзопа; но теперь она создает вместо басенных миниатюр произведения больших форм («звериный эпос», хорошо известный на материале западной средневековой литературы). Так, «Повествование для детей о четвероногих животных» занимает не больше, не меньше как 1082 пятнадцатисложника. Его сюжет — бесконечные перепалки на великой сходке зверей. Подобный же мотив составляет основу «Птицеслова».

593

Переводы выполнены по изданию: G. Soуter. Griechischer Humor von Homers Zeiten bis heute. Berlin, 1959.

Естественно, звериный эпос был прибежищем травестии и пародии. Средневековый человек, для которого религия была бытом, почти механически пародировал церковные формулы: этим охотно занимались и византийцы (так, было составлено скабрезное и невразумительное «Последование службы злочестивому козлорожденному Евнуху»). В обстановке распространений сакральных понятий на всю вселенную было очень естественно представить себе, что и животные отлично знакомы с этими понятиями. В свое время у Феодора Продрома была прозаическая юмореска, в которой представлена мышь–начетчица; попав в лапы к кошке, она принимается сыпать цитатами из покаянных псалмов: «Ах, госпожа моя, да не яростию твоею обличиши мене, ниже гневом твоим накажеши мене! Сердце мое смятеся во мне, и боязнь смерти нападе на мя! Беззакония моя превзыдоша главу мою!» — и т. д. Кошка оказывается не хуже ее смыслящей в библейских текстах и предлагает ей процитировать пророка Осию (гл. 6, ст. 6) в новой редакции: «Жратвы хощу, а не жертвы» (в подлиннике игра на сходстве слов — «милость» и — «оливковое масло»).

В таких пародиях, как юмореска Продрома, этот прием — самоцель: травестируются слова как таковые. Но старый прием можно было повернуть так, чтобы травестия перешла в сатиру и осмеянию подвергались не слова, а жизнь. Это и происходит в полуфольклорной поэме об Осле, Волке и Лисе. Поэма дошла в двух вариантах — кратком нерифмованном (393 пятнадцатисложника) и пространном рифмованном (340 пятнадцатисложников). Первый извод называется «Житие досточтимого Осла». Если принять во внимание ведущуюся в поэме сатирическую игру с набожными словами и жестами, заглавие окажется особенно острым. Во втором изводе заглавие отражает восхищение переписчика всей вещью: «Превосходное повествование про Осла, Волка и Лису». Приводимые ниже отрывки переведены по второму изводу.

Персонажи этого звериного эпоса и ситуации, в которых они оказываются, известны в самых различных литературах мира (ср. поэмы о Рейнеке–Ренаре). Но в рамках «Жития Осла» все традиционные, «бродячие» положения и образы приобретают чисто византийский колорит. Лис и Волк — это не просто олицетворения хитрости и насилия вообще: перед нами мыслимые только в атмосфере вековых традиций «византинизма» елейные ханжи, вкрадчивые фискалы, тихо опутывающие жертву невидимой сетью страха. Сюжет вкратце таков. Осел, простодушный деревенщина, сбежал от жестокого хозяина. К нему приближаются важные господа — Волк и Лис, которые предлагают вместе отправиться на восток в поисках удачи. Ослу не по себе, но он не в силах отказать. Звери садятся на корабль и пускаются в путь: Волк присваивает должность кормчего, Лис — рулевого, а гребет за всех Осел. Но вот Лис сообщает, что видел дурной сон, предвещающий кораблекрушение: поэтому всем необходимо исповедаться в своих грехах. Волк рассказывает, как он задирал скот, а Лис — как сожрал единственного петуха у бедной слепой старухи, предварительно обманув ее; затем хищники дают обеты отправиться на Святую Гору (Афон) и отпускают друг другу грехи. Но когда очередь доходит до Осла, обстановка на глазах меняется: перед Волком появляются Номоканон (Свод законов), чернила, бумага, и он начинает тщательно записывать показания Осла, который неожиданно превратился из кающегося в подсудимого. Поэма колоритно выражает отвращение полуграмотного простолюдина к зловещей таинственности судопроизводства. Ослу и каяться не в чем, кроме того, что он однажды съел листочек хозяйского салата, за что тогда же сполна принял кару. Но приговор изрекается по всей строгости закона. На этом и должна была бы кончиться жизнь Осла (как это происходит в старинном басенном рассказе, использованном нашим Крыловым в басне «Мор зверей»). Но дух народной сказки требовал счастливого конца. Осел с таинственным видом сообщает Волку, что его заднее копыто наделено магическим даром: кто посмотрит в него, получит необычайные силы. Дабы укрепиться молитвой, Волк долго стоит на коленях и твердит «Отче наш». Затем Осел ударом копыта сбивает его за борт, а Лис сам спрыгивает туда же. Поэма кончается похвальным словом Ослу.

По аналогии со звериным эпосом существовали народные произведения, построенные на мотивах персонификации мира растений. Это — случай прозаического «Плодослова», отрывок из которого мы также даем. И здесь сатирическое иносказание бьет в глаза. В центре действия ложный донос, и притом политического свойства. С ним выступает перед престолом государя Айвы некая Винная Лоза; ее поддерживают лжесвидетели — игуменья Маслина, монашенка Изюм, экономисса Чечевица и др. Донос направлен против высокопоставленного чиновника Перца и др. Все же истина торжествует. Хотя в приведенном ниже отрывке «Плодослова» в основном трактуется общечеловеческая тема пьянства, главная суть этого сочинения — в высмеивании двора и чиновничества, пышных титулов и страшных доносов.

ПРЕВОСХОДНОЕ ПОВЕСТВОВАНИЕ ПРО ОСЛА, ВОЛКА И ЛИСА

1. РАССКАЗ ОСЛА

Меня однажды в поздний час хозяин подымает, Не дав поспать, седлает в путь, поклажей нагружает, Капустой, луком, чесноком, и редькой, и салатом, И сельдерея навалил, и завалил шпинатом. А лютый голод той порой меня пробрал до почек, Я пасть раскрыл и съел один малюсенький листочек. На горе мне хозяин мой немедля все приметил, Немилосердно сей же час кнутом меня приветил, Огрел по шее он меня, над ухом угодил мне, Мой зад злосчастный ободрал и все бока отбил мне. Мне это было невтерпеж, и верх взяла природа: Я гулко звуки испускал из заднего прохода. Ах судьи, господа мои, простите это слово! Увы, судьба моя, судьба была ко мне сурова…

2. ПРИГОВОР

Какой преступник ты, Осел, развратом обуянный, Властей и веры гнусный враг, разбойник окаянный! Сожрать без уксуса салат! Какое преступленье! И как доселе наш корабль избегнул потопленья? И мы решим твою судьбу суровым приговором: Смотри, вот здесь закон гласит, что должно делать с вором. Мы по статье седьмой вполне законно поступаем: Тебе выкалываем глаз и руку отрубаем. А по двенадцатой статье ты должен быть повешен, И это все претерпишь ты, затем что очень грешен.

3. ХИТРОСТЬ ОСЛА

Почтенный Волк, хочу тебе одно поведать чудо: Ведь смерть идет, и нету мне надежды ниоткуда. Тем даром, коему господь в меня судил вселиться, Хочу я в свой последний час, открывшись, поделиться. Нам слово божье не велит скрывать талант напрасно, Но в добром деле умножать, плодя лихву всечасно. Я все хочу, как на духу, сказать тебе сегодня, Затем, что это грех большой — скрывать дары господни. Внимай же, господине Волк, где чудо божье скрыто: Его на задней на ноге таит мое копыто. И если ты единый раз на то копыто взглянешь, Мне клялся много раз отец, ты всех врагов обманешь, На сорок дней пути твое все будет видеть око, Ты в тайный замысел любой проникнешь издалека!

ПЛОДОСЛОВ

ПРИГОВОР НАД ВИННОЙ ЛОЗОЙ

«Я проклинаю тебя, да возрыдаешь, и постановляю на вечные времена: На кривой хворостине будешь ты висеть, ножи будут тебя резать и мужчины топтать, и кровь твою будут они пить, и от того захмелеют, и не будут ведать, что они делают; и будут они болтать несвязные словеса, всяческую несуразицу, словно бы твоя кровь навела на них порчу, Лоза, и будут они шататься, опираясь о стены, от одного хлева до другого; и валяться будут они, как осел валяется по траве, и, падая, заголят себе зады. На улицах будут они дрыхнуть, в грязи гваздаться, свиньи будут их обнюхивать и кошки облизывать. И бороды у них вылезут, и куры будут их клевать, они же и не почуют по причине крови твоей, о лживая Лоза!» И так проклял государь Айва Лозу, ибо она молвила ложь перед лицом Его Величества. Архонты же немедля возгласили: «Многая лета, владыко государь Айва, многая лета! Яко тебе подобает царствие, единому изо всех благородному воистину! Аминь!»

Басни [594]

Басенный жанр был одним из самых популярных жанров низовой византийской литературы на всем протяжении ее существования. Количество рукописей, содержащих басенные тексты, так велико, что классификация их представляет одну из самых трудных задач текстологии. Басня использовалась и представителями «высоких» жанров византийской литературы — в качестве иллюстрации и примера мы ее находим и в письмах Григория Назианзина, — и в прогимнасмах Никифора Василаки, и в истории Никифора Григоры, которые брали здесь образец с писателей поздней античности, щедро вставлявших басни в свои речи и трактаты. Но как самостоятельный жанр, образцы которого не вставляются в произведения других жанров, а собираются в отдельные сборники, басня оставалась достоянием низовой литературы.

594

Переводы выполнены по изданию: «Corpus fabularum Aesopicarum», у. I., fase. 1—2. Lipsiae, 1956—1957.