Памятники Византийской литературы IX-XV веков

Басенная традиция античной и византийской литературы не знала перерывов в своем развитии. Основной свод античных басен, легший в основу не только византийского, но и всего новоевропейского басенного творчества, был составлен около I–II вв. н. э. и включал около 240 басен. По традиции они назывались «баснями Эзопа». Этот сборник был переработан, ранневизантийскими переписчиками около VI в.; эта переработка, сделанная на народном языке, грубом, но ярком, отбросила наименее популярные сюжеты первоначального эзоповского сборника, но зато добавила к нему новые сюжеты, заимствованные из прозаических пересказов басен Бабрия. В таком виде свод эзоповских басен переписывался с более или менее заметными изменениями в течение нескольких столетий. Только к концу византийской эпохи ученые классицисты обратили внимание на этот низменный жанр и предприняли новую его переработку, пересказав тот же басенный свод гладким литературным, слегка аттицизированным языком. Эта переработка иногда приписывается знаменитому Максиму Плануду. В этой переработке и стали известны греческие басни европейскому читателю, когда после падения Константинополя греческие гуманисты привезли своего «Эзопа» в Италию.

Таким образом, по составу сюжетов византийская басня в основном не выходит из пределов античного репертуара. В этом, между прочим, ее отличие от средневековой латинской басни, в которой эзоповская традиция щедро пополнялась свежими сюжетами, почерпнутыми из германского и романского фольклора. В Византии чистота «эзоповской традиции» держалась гораздо тверже: даже когда в Византии был переведен и получил широчайшую популярность знаменитый сборник восточных сказок и басен «Калила и Димна» («Стефанит и Ихнилат»), то ни одна из басен этого сборника не просочилась в рукописи эзоповского цикла. Поэтому, говоря о специфически византийской басне, мы можем иметь в виду лишь особенности пересказа традиционных сюжетов и немногочисленные новые сюжеты, попадающие в отдельные эзоповские сборники.

Любопытным опытом пересказа традиционных сюжетов являются стихотворные басни из парижской рукописи, помещенные в настоящем разделе. По большей части они пересказывают сюжеты, восходящие к Бабрию. Сложный стих басен Бабрия (холиямб) уже не воспринимался византийскими читателями; большинство переписчиков читало его как прозу и пересказывало соответственно; но те немногие, которые чувствовали, что перед ними — стихи, считали своим долгом и пересказы выполнить стихами. Это — двенадцатисложный политический стих, развившийся из очень расшатанного ямбического триметра и представляющий собой по существу силлабический стих с постоянным ударением на предпоследнем слоге и с цезурой после пятого слога. Таким размером (немного более строго выдержанным; чем в подлиннике) выполнен и предлагаемый перевод.

Другая группа басен, включенных в настоящий раздел, — три басни–новеллы, сохранившиеся в двух рукописных сборниках, где они переписаны рядом с традиционным эзоповским сводом и с «Стефанитом и Ихнилатом». Эти басни фольклорного происхождения; в частности, первая и последняя из них сходны с 212 и 123 новеллами из итальянского сборника Саккетти (XIV в.). Можно не сомневаться, что подобный жанр пользовался гораздо более широкой популярностью, чем мы об этом можем судить; но стойкость эзоповской традиции заграждала ему дорогу в басенные сборники.

СТИХОТВОРНЫЕ БАСНИ ИЗ ПАРИЖСКОЙ РУКОПИСИ

ВРАЧ И БОЛЬНОЙ

Увидел лекарь тяжелого больного И стал больного лечить по мере знанья, Но очень скоро больной его скончался. Лекарь промолвил, обратясь к домочадцам: «Вина поменьше, припарок бы побольше, И был бы друг ваш и живым и здоровым». Но так ответил один из домочадцев: «Лекарь ты, лекарь, к чему такие речи, К чему советы, коли он уже умер? Пока он жив был, тогда и хлопотал бы».

ВОЛК И СТАРУХА

Волк злой, голодный искал себе добычи. Рыскал он всюду и, наконец, услышал: Где–то в домишке малыш кричит и плачет, А над ним бабка твердит ему, грозится: «Уймись, дождешься: выброшу тебя волку!» Волк живо понял эти бабкины речи, И вот, в надежде на легкую поживу Сел, дожидаясь, чтобы сожрать младенца. Уж полночь близко, вдруг снова бабкин голос: Она смеялась, крошку свою лаская, И говорила: «Детка ты моя, детка, Что нам до волка? Мы вмиг его зарежем!» Услышав это, побрел волк восвояси, Так рассуждая: «Как видно, в этом доме Слово и дело не в ладу меж собою, И мне, бедняге, опять ходить голодным».

ПУТНИК И ЗЕВС

Какой–то путник, отправляясь в дорогу, Молил Зевеса послать ему находку, Дав обещанье, коль что–нибудь найдется, Посвятить богу лучшую часть поживы. Нашел он сумку, и полна была сумка Фиников спелых и миндальных орехов. Сперва он думал, что в сумке лежат деньги, А как увидел финики да орехи, Так принес в жертву: от фиников — костяшки, А от орехов только одни скорлупки. Все остальное съел сам он с голодухи. Так он исполнил свой обет, данный Зевсу, Отдав, что было и внутри, и снаружи.

ПЧЕЛА И ЗЕВС

Пчела когда–то, строительница сотов, Прийти решила на поклон к олимпийцам, Взявши с собою свой мед для приношенья. Зевс был доволен этим ее подарком, И обещал ей дать все, чего попросит. И вот сказала пчела голосом слезным: «Пресветлый боже, пчелиный род создавший, Даруй мне жало за мою тебе службу; Чтобы могла я убивать беспощадно Тех, кто захочет мед у меня похитить». Зевс прогневился, услышав эту просьбу, Ибо любил он человечью породу: И вот какое в ответ сказал он слово: «Не все так будет, как ты того желаешь Ежели кто–то твоих коснется сотов, Ты, подлетевши, больно ужалишь вора, Но вмиг погибнешь сама, потеряв жало».

МЫШЬ ПОЛЕВАЯ И МЫШЬ ДОМАШНЯЯ

Мышь полевая свела с домашней дружбу И пригласила подругу к себе в гости — С ней поделиться сельским своим зажитком Гостья поела ячменя да пшеницы И говорит ей: «Живешь ты, как мурашка! Вот у меня–то и впрямь всего довольно: Приходи в гости и сама убедишься!» И тут же обе отправились в дорогу. Хозяйка гостье хлеба подносит, стручьев, Фиников гору, сыра, плодов и меда, А та дивится, не может нахвалиться. И причитает о своей жалкой доле. Вот две подруги принялись было кушать, Как вдруг открылась дверь, и вошел хозяин. Мышки–трусишки, напуганные стуком, Давай бог ноги, и затаились в норке. Чуть осмелели, чуть потянулись к фигам, Опять зачем–то кто–то вошел в кладовку, И они снова, завидев человека, Вмиг разбежались и попрятались в щели. Тут мышка–гостья, голодом истомившись, Загоревала, и так подруге молвит: «Что ж, благодарствуй, живи в своих хоромах И объедайся, сколько душе угодно, Средь этих страхов, повсюду здесь грозящих. А мне, убогой, лучше, как видно, будет Грызть без заботы мой ячмень да пшеницу». Гораздо лучше жить скромно, да спокойно, Чем наслаждаться роскошью, полной страха.

БАСНИ–НОВЕЛЛЫ ИЗ ФЛОРЕНТИНСКОЙ И АФИНСКОЙ РУКОПИСЕЙ

ВОР И ГОСТИНИК

Вор поселился в одной гостинице и жил там несколько дней в надежде что–нибудь украсть, но случая все не подворачивалось. Вот однажды он увидел, что хозяин гостиницы надел красивый новый хитон — дело было в праздник — и сидит у ворот гостиницы, а поблизости никого нет. Подошел вор, присел рядом с хозяином и заговорил с ним. Разговаривали они целый час, а потом начал вор разевать рот и при этом завывать по–волчьи. Спросил его хозяин: «Что это ты?» Вор отвечал: «Так и быть, скажу тебе; об одном прошу, постереги мой плащ, потому что придется мне тут его оставить. Я сам не знаю, добрый господин, почему это, но то ли за грехи мои, то ли еще отчего находит на меня иногда такая зевота; и стоит мне зевнуть–три раза подряд, как я оборачиваюсь волком и бросаюсь на людей. И с этими словами зевнул он во второй раз и опять завыл, как прежде. Услышал это гостиник и подумал, что вор говорит правду; вскочил он в испуге и хотел убежать. А вор ухватил его за хитон и стал просить: «Не уходи, добрый господин, и возьми мой плащ, а не то я его потеряю!» И с этими словами разинул рот и стал зевать в третий раз. Испугался хозяин, что тот сейчас его съест, сбросил свой хитон, кинулся бегом в гостиницу и заперся изнутри. А вор подхватил хитон и ушел восвояси.

Так бывает с теми, кто верит выдумкам.

ДВА ЛЮБОВНИКА

Один человек приходил по ночам тихонько к женщине и любился с ней. А чтобы она его узнавала, он подавал ей знак: подходил к двери и тявкал, как маленькая собачка, и она отворяла ему дверь. Так делал он каждый раз. Другой человек заметил, как уходит он вечерами по одной и той же дороге, догадался, в чем тут хитрость, и однажды ночью пустился за ним следом, издали и крадучись. А гуляка, ничего не подозревая, подошел к двери и пробрался в дом, как обычно. Увидел его сосед все, что нужно, и воротился домой. А на следующую ночь он сам прокрался первым к дверям развратницы и затявкал, как маленькая собачка. Подумала женщина, что это ее любовник, погасила свет, чтобы его не заметили, и отворила дверь; вошел он и слюбился с ней. А немного погодя пришел и первый ее любовник и, как всегда, затявкал перед дверью, как маленькая собачка. И тогда тот, который был в доме, заслышав, что соперник его из–за двери тявкает, как маленькая собачка, встал и сам залаял громким голосом, как огромный пес. Понял тот за дверью, что в доме кто–то его сильнее, и удалился восвояси.