Пангея

– Отец, - сказал я, проходя через библиотеку к ним, - матушка хочет побеседовать с тобой. Она не сказала мне, о чем именно, - добавил я, предупреждая вполне закономерный вопрос.

– В следующий раз, - взмахнул трубкой отец, - я обязательно вам дорасскажу эту историю.

– Конечно-конечно, - закивали барышни, весьма умело изображая заинтересованность и легкое разочарование от прерванного рассказа. Наименее натурально, надо сказать, получилось как раз у Елены.

– Мне надо одеться потеплей, - сказала она мне, когда отец вышел из библиотеки.
– Давайте встретимся через полчаса.

– Через полчаса в холле, - кивнул я.

– Буду ждать вас с редким нетерпением.

Температура к полудню не только не поднялась, наоборот, стало только холоднее на пару градусов. Поэтому я поверх шерстяного мундира надел шинель и малость неуставную каракулевую шапку. По идее, драгуны носили либо шлемы с теплым подшлемником, либо фуражку с намотанным поверх нее башлыком. Но что хорошо для фронта, для прогулки по городу с барышней совсем не годилось. Я решил немного пофорсить и надел поверх шинели портупею с форменной шпагой, на ножнах которой красовался тевтонский крест, и массивную кобуру с трофейным револьвером. После Баварского инцидента я постоянно носил его с собой. Даже сам не знаю, зачем.

В холе я был, как любой приличный человек, за десять минут до встречи. Чтобы не потеть в жарко натопленном холе, я снял шинель, вместе с перевязью, повесив их на вешалку и нахлобучив сверху шапку. Получилось, как будто у дверей стоят двое, только один почему-то висит в воздухе.

– Уже ждете меня?
– вошла в холл Елена.

– Недолго, - ответил я.
– Просто, как обычно, пришел раньше. Военная привычка, всегда приходить на место немного раньше.

– Опережать врага, - улыбнулась Елена.
– Ваш батюшка много об этом говорил.

– Такие привычки со временем въедаются в самые кости наши, - пожал плечами я, снимая с вешалки шинель с портупеей.

– Как и всюду ходить с оружием?
– поинтересовалась Елена.

– Вроде того, - несколько смутился я, погладив пальцами сандаловую рукоять револьвера.
– Идемте?
– предложил я ей руку.

Елена приняла ее, и я толкнул дверь. Как только в лица нам дохнуло холодом, Елена тут же вся сжалась и задрожала. Видимо, холод ей был совсем не душе. А я же, наоборот, вдохнул ледяной воздух полной грудью. После удушливой жары и влажности Баварии, а уж тем более, многократно переработанного воздуха космических кораблей, он мне был только в радость, пусть и кусал за лицо морозцем и врывался холодной рекой в легкие.

– Вы любите холод?
– светски поинтересовалась Елена.

– В общем-то, да, - согласился я.
– Конечно, не то, чтобы очень, но, например, зимой начинаешь ценить тепло. Жару и влажность я не люблю гораздо сильнее. От холода всегда можно спрятаться или развести огонь пожарче. А как скрыться от жары?

– Да уж, - сказала Елена.
– Жару пережить бывает сложнее, чем холод.

– У вас ведь, на Бадене, жара скорее обычное дело, чем холод, верно?
– Глупый какой-то получался разговор, светский, все о погоде-природе.

– Я считала суровой зиму, когда температура опускается до нуля, - ответила Елена.
– А в институте первые годы вовсе старалась как можно меньше покидать помещения с поздней осени почти до конца весны. Все же гуляли, а я сидела в нашей квартирке и мерзла, замотавшись в теплое одеяло.

Мне вспомнились ледяные окопы во время учений Кексгольмского полка, когда нам приходилось просыпаться в заметенных снегом окопах. Спасались только тем, что спали вповалку, набросав сверху одеяла, а снизу выстлав дно окопов кариматами. И все равно, по утрам у нас зуб на зуб не попадал.

– Тяжело вам приходится в нашем суровом климате, - сказал я.
– Вот сейчас, к примеру, еще не слишком холодно по нашим, конечно, меркам. Бывают такие морозы, что даже в жарко натопленной комнате мечтаешь о лете.

– Давайте не будем о морозе говорить, - предложила Елена.
– Мне кажется, от этого мне только холоднее становится.

– Чтобы согреться, - произнес я, - расскажите мне о вашей родине. Вы знаете, я, хоть и бывал уже на нескольких других планетах, но на соседнем материке еще ни разу не был. Как-то вот не заносило.

– У нас тепло, - улыбнулась Елена, - и скучно. Дома говорили или о погоде или о здоровом образе жизни. Если приходили соседи-скотозавочики, то начинались бесконечные беседы о коровах, бычках, разведении и падеже. Даже вспоминать не хочется! И брат-ветеринар говорил тоже только о своих разлюбезных зверушках. Я их, конечно, тоже очень люблю, но нельзя же говорить только о них. Это очень быстро надоедает.

– Однообразие всегда утомляет, - согласился я.

– А меня часто и общение утомляет, - пожала плечами Елена.
– Я бывало специально из дома уходила, когда к нам являлись гости. За это меня мама всегда строго отчитывала.

– А почему вы так не любите общение?
– удивился я.

– Оно часто утомляет, - ответила Елена.
– Это ведь зря потраченное время. Особенно когда беседуешь о падеже скота или болезнях племенных бычков.

Я рассмеялся, даже не приняв этих слов на свой счет. Как-то не хотелось думать, что я могу утомлять ее общением. Согласилась же Елена прогуляться со мной, да еще и по морозу.

– У меня все как раз наоборот, - сказал я.
– Ведь в казарме или окопах успеваешь соскучиться по нормальному, человеческому общению. Там ведь разговариваешь только уставными фразами. Бывает, что неделями, кроме "так точно", "никак нет" или "смирно-вольно", ничего не говоришь.

– А мне, наверное, так даже легче было бы, - задумчиво произнесла Елена.
– Каждый раз знаешь, что сказать, не надо над каждым словом размышлять. Я ведь переписку люблю за это куда больше живого общение. Всегда есть время как следует обдумать каждую фразу, чтобы не обидеть ненароком того, кому пишешь.

– И часто вам попадаются такие обидчивые?
– заинтересовался я.

– Да почти все, - пожала плечами Елена.
– Иногда не представляешь, на что может обидеться человек, которого вроде бы хорошо знаешь.

– Вы и из-за этого не доверяете людям?
– пришел я ко вполне логичному выводу.

– Ну, вроде того, - неуверенно ответила Елена.
– Я не задумывалась над причинами недоверия к людям. Просто не доверяю им и все.

– Вам бы контрразведке работать, - усмехнулся я.
– Раз не доверяете никому.

– Я бы хотела служить в армии, - неожиданно призналась она, - но только ни на одной из тех должностей, на каких служат женщины.

– Не устраивает карьера радистки?
– сказал я.
– Но это все же лучше, чем Три Ка.