Папа в подарок, или Шанс на новую жизнь

Кап.

Это кровоточит бьющееся в агонии сердце.

Меня нет. Есть только оболочка, которая на автомате переставляет ноги. Врезается в случайного прохожего. И ревет так громко, что сердобольная бабуля с батоном хлеба в руках останавливается и сочувственно охает.

– Деточка, что за горе у тебя приключилось? Может, родным позвонить? Или скорую вызвать?

– Не надо ничего. Спасибо.

Сиплю я едва слышно и всхлипываю. Но встревоженная старушка не двигается с места и предпринимает еще одну попытку поделиться теплом.

– Пойдем ко мне, милая. Я чай заварю с липой. Пряники достану. Отогреешься. Расскажешь.

– Не могу. Дочку забрать надо. Спасибо вам. И с… наступающим.

Растерянно качаю головой и отклеиваюсь от земли, оставляя позади добрую женщину и свою прежнюю жизнь.

Никто не бежит за мной. Не кричит ничего в спину. И не бухается на колени, пытаясь загладить вину и вымолить прощение.

И это ранит примерно так же, как такое редкое и такое искреннее участие постороннего человека.

– Как же так?

Бормочу я под нос, останавливаясь на углу дома, и проклинаю то ли нелепое стечение обстоятельств, то ли заглючившее приложение такси. Пытаюсь озябшими пальцами вбить в строку нужный адрес, но телефон нещадно тупит на морозе.

И я продолжаю глупо стоять, покачиваясь с пятки на носок, и глотаю все еще текущие слезы.

– Девушка, у вас что-то случилось? Помощь нужна?

Теряю счет времени, умирая внутри, и не сразу реагирую на звучный голос, раздающийся из приоткрытого окна черного внедорожника. За рулем сидит мужчина, чьего лица я не могу разобрать из-за застлавшей все пелены, и нетерпеливо постукивает пальцами по оплетке руля, пока я пытаюсь сложить слоги в слова.

– Те-те-телефон замерз. Не могу такси вызвать. А мне к дочке надо-о-о.

Заикаюсь, захлебываясь рыданиями, и боюсь, что незнакомец примет меня за умалишенную. Но он лишь плотнее сжимает губы и распахивает пассажирскую дверь.

– Садитесь. Подвезу.

– С-с-спасибо. Я заплачу.

– Не нужно ничего. Праздник все-таки. Время чудес.

Басит добрый волшебник, а я неуклюже вскарабкиваюсь в автомобиль и некрасиво размазываю влагу по щекам, почему-то не думая о том, что мужчина может оказаться маньяком или насильником.

– Далеко ехать?

– Не очень. Минут пятнадцать, наверное.

Диктую несмело адрес и обессиленно откидываюсь в кресле. Внутренности покрываются изморозью, хоть в салоне очень тепло, а я не произношу больше ни слова, пока мы медленно катимся по заснеженной дороге.

Оплакиваю несбывшиеся мечты и тлеющие надежды и так же неповоротливо выползаю из автомобиля, когда он притормаживает у нужного дома.

– Вот, возьмите, пожалуйста.

Протягиваю выручившему меня незнакомцу купюры, но он отрицательно машет головой и мягко улыбается.

– Не нужно, девушка. Не плачьте больше никогда. А если будете плакать, то только от радости. Счастливого Нового года.

Желает он искренне и стартует с места, наверняка направляясь к семье. А я бреду к подъезду и поднимаюсь пешком по лестнице, потому что лифт не работает. Жму на кнопку звонка и встречаюсь взглядом со свекровью.

– Ника, дочка, что произошло?

– Ничего.

Ее голос наполнен тревогой и беспокойством, но я не могу выцарапать из себя и толики ужасающих подробностей. Поэтому бочком протискиваюсь в коридор и медленно разуваюсь.

Не раздеваюсь, шмыгая в ванную комнату, и долго умываюсь, пытаясь привести в подобие порядка зареванное краснющее лицо. Кожу покалывает от ледяной воды, сердце царапает теми же острыми иголками, но я не позволяю истерике взять верх.

Покидаю свое убежище с фальшивой улыбкой, приклеенной к лицу, и направляюсь в зал, где моя ничего не подозревающая дочка клеит бумажную гирлянду.

– Мамочка приехала!

– Привет, солнышко.

Ловлю свое маленькое чудо в объятья и крепко прижимаю ее к себе. Глажу медные волосы, волнами рассыпавшиеся по маленьким плечикам, и ненавижу себя за то, что вскоре сломаю ее хрупкий детский мирок.

– Сонюшка, котик, иди к себе в комнату и собери игрушки, пожалуйста.

– Но зачем, мама?

– Я тебе все потом объясню, хорошо?

– Хорошо.

Сдавшись, Соня уступает и, бросив гирлянду на полу, уносится в спальню, пока я нервно сминаю край пуховика и до крови закусываю саднящие губы. Пытаюсь заглушить душевную боль болью физической и напоминаю себе о том, что я не имею права на слабость.

Теперь я единственная опора для дочери. Только я.

– Вероника, может, теперь ты, наконец, объяснишь, что случилось?

Вздрагиваю от врезающегося в барабанные перепонки вопроса и поворачиваюсь, сталкиваясь нос к носу со свекровью. Она шарит по мне испуганным взглядом и старательно ищет причину моего странного поведения.

– Ваш сын изменил мне. И я подаю на развод.

Тяжелые фразы с привкусом металла царапают нёбо и оседают горечью на языке. Пальцы снова терзают ни в чем не повинную ткань, а в горле першит едко и противно.

И если я уже приняла суровую действительность, то Тамара Николаевна, конечно, в нее не верит и пытается оправдать сына, как любая нормальная мать.

– Но… как?

– Так. В нашей квартире. На нашей с ним кровати.

Бросаю резче, чем мне бы того хотелось, и с шумом выпускаю воздух из легких.

– Вадик не мог…

– Еще как смог. И знаете с кем?

– С кем?

– С моей лучшей подругой.

Тишина ненадолго повисает между нами и давит, давит, давит так сильно, что кажется, в следующую секунду моя чугунная голова разорвется, и носом пойдет кровь. Но ничего подобного не происходит.

Несмотря на пережитый стресс, все системы моего организма функционируют нормально и не думают ломаться. Лимфа все так же течет по венам, сердце тарабанит, может быть, чуть лихорадочнее, чем обычно, в остальном, никаких отклонений.

– Извините, что испортила праздник.

Выдохнув, я развожу руками и устремляюсь вслед за дочкой прежде, чем Тамара Николаевна выйдет из ступора и найдет что возразить.

На автомате я закидываю свои немногочисленные вещи в спортивную сумку, сверху кладу Сонины джинсики, платья и свитера, несколько ее любимых игрушек пакую в небольшой, но вместительный рюкзак.

Все это проделываю в полном молчании под тихое сопение дочери. И выпрямляюсь ровно в тот момент, когда Тамара Николаевна бесшумно проскальзывает в комнату.