ПАПАПА (Современная китайская проза)

Портной сначала налил полчашки отвара Бинцзаю и только после этого вышел за дверь. Чтобы пройти от дома до деревни, надо было подняться по извилистой каменной лестнице. По обе стороны дороги чередовались сложенные из камней низкие стены и прочные деревянные дома. Из щелей в стенах росли сорняки и полевые цветы, которые привлекали стрекоз и пчёл. Кое-где попадались дома, которые начали строить, да не построили. Иногда фундаменты, столбы и балки перекрытий стояли так по многу лет, люди не торопились возводить стены и класть черепицу, и эти недостроенные дома служили путникам местом, где можно посидеть и отдохнуть. На некоторых балках были наклеены красные полоски, чтобы отгонять злых духов.

Портной знал, где жили старики и маленькие дети, слабые и больные, и с глиняным кувшином в руке переходил от дома к дому. Старики ждали его на пороге, словно между ними существовала какая-то тайная договорённость. Они встречали портного, держась за дверь или опираясь на палку, и понимающе кивали головами.

— Время пришло?

— Пришло. Собрался?

— Собрался.

Старый скотник Юань Гуй попросил: «Чжун Мань, я ещё хочу нарезать травы для коровы».

Портной ответил: «Сходи, это не помешает».

Старик ушёл нетвёрдой походкой, нарезал травы и вернулся, пошатываясь и вытирая руки. Приняв чашку, он сначала сделал пару глотков, а потом допил до конца. На усах и бороде у него ещё висело несколько капель.

— Чжун Мань, ты присядь.

— Нет, сегодня жарко — пойду.

— Ага.

Другой старик, держа на руках грудного ребёнка, посмотрел на портного Чжуна, и глаза его наполнились слезами: «Чжун Мань, ты погляди, может, нужно поменять ему курточку? Ту, которую ты сшил, ещё ни разу не надевали».

Портной в знак согласия прикрыл веки.

Старик вернулся в дом и вскоре вышел, переодев ребёнка во всё новое, а ещё повесив ему на шею амулет — замок долголетия. Новая ткань шуршала от соприкосновения с его сухими немощными руками: «Вот теперь хорошо, вот теперь хорошо».

Сначала он налил ребёнку, потом выпил сам.

Кувшин стал заметно легче, когда портной Чжун вспомнил вдруг о бабушке Юй Тан айцзе. [45] Эта старушка всегда сидела у ворот и грелась на солнце, словно дух ворот. Она была такой старой, что уже не отличала мужчин от женщин. У неё отросли длинные ногти, беззубый рот с трудом удерживал слюну, кожа висела на костях, как просторная одежда; она сидела, закинув ногу на ногу, причём нижней ногой ещё умудрялась притопывать. Кто бы ни подходил к ней с вопросом или с разговором, она ничего не слышала и лишь безучастно смотрела на человека. Вероятно, вы и в других местах встречали таких вот живых ископаемых.

45

Айцзе — бабушка (почтительное обращение к пожилой женщине в провинции Хунань).

Только когда портной подошёл к ней вплотную, она почувствовала, что рядом кто-то есть, и в её мутных глазах блеснул слабый свет. Она что-то поняла, задержала дёснами слюну, показала на портного пальцем, а затем медленно перевела его на себя.

Портной понял, что она имеет в виду, и сначала поклонился ей, а потом залил в её глубокий беззубый рот чёрную воду.

Все старики уселись лицом к востоку. Их предки пришли с той стороны, и они хотели уйти туда же. Там, в той стороне, раскинулось море облаков, застывших в неподвижности волнами, которые в лучах яркого солнца искрились кристально белой чистотой — и всё это великолепие мозаичным узором впечатывалось в мрачную темноту противоположной стороны. Несколько горных вершин поднимались над облаками, как будто им было слишком одиноко и они хотели поприветствовать друг друга. Золотисто-жёлтая бабочка выпорхнула из-под облаков, словно переливающийся красками огненный цветок. Но сколько бы она ни парила в воздухе, ей никогда не долететь до синих гор и зелёных перевалов. Наконец она опустилась на спину чёрного быка — похоже, это была самая большая бабочка в мире.

Пришли мужчины из деревни Цзивэйчжай, за ними подошли женщины, дети, собаки. Они услышали, что люди с этой стороны собираются «преодолеть горы», дойти до других мест и открыть там что-то новое для себя. Накануне они помирились и устроили пир. Жители двух деревень снова стали друзьями и на ноже поклялись, что никогда больше не будут мстить друг другу.

Дома уже сожгли, лишь тонкие струйки чёрного дыма вились над пепелищем — от деревни остались только глиняные черепки да очаги с дырами зияющих чернотой топок. Обнажившиеся фундаменты домов казались теперь очень узкими — с трудом верилось, что совсем недавно в этих тесных жилищах ютились люди. Повязав головы белой материей, молодые мужчины и женщины с лоснящимися, как масляные плошки, лицами, приготовились подниматься вверх по дороге. Они гнали быков, нагруженных плугами и боронами, тёплой одеждой и одеялами, котлами и мисками, деревянными барабанами — всё, что они брали с собой, лежало вперемешку в круглых и квадратных корзинах. И даже ржавый походный фонарь тоже был приторочен к поклаже.

Согласно обычаю, они до земли поклонились новым могильным камням, взяли по горсти земли, спрятав её за полами своих одежд, и под возгласы «Эй! Ой! Ай!» затянули цзянь.

Цзянлян был их предком, но родился он не раньше, чем Фуфан, Фуфан родился не раньше, чем Хоню, Хоню родился не раньше, чем Юнай, а Юнай родился не раньше, чем Синтянь. Они родились на берегу Восточного моря, потомство их постепенно становилось всё более многочисленным, род разрастался, повсюду уже жили люди, и не было даже клочка свободной земли. Невестки из пяти семей пользовались одной ступкой для риса, золовки из шести семей пользовались одним ведром для воды — разве можно было так жить дальше? Тогда они взяли плуги и бороны и, ведомые фениксом, сели в лодки из клёна и в лодки из китайского лавра.

Женщины идут с востока — вереницей длинной. И мужчины прочь с востока — вереницей длинной. Вереницей, друг за другом — в гору, на вершину. Терпеливо, шаг за шагом — в гору, на вершину. Обернуться бы с вершины на родимый край, Да его за облаками не видать давно. Вереницей, друг за другом — под гору, в долину. Терпеливо, шаг за шагом — под гору, в долину. Посмотреть бы из долины, что там впереди, Да вокруг одни лишь горы, сколь хватает глаз. Вереницей, шаг за шагом — долго ль нам идти? С каждым шагом мы всё дальше от конца пути.

Мужчины и женщины пели старательно — правда, это трудно было назвать пением, скорее они громко выкрикивали слова. Голоса звучали нестройно и неестественно, пели монотонно, без переливов. Когда кричать при ходьбе уже не было сил и звуки песни становились едва различимыми, почти угасали — их вдруг подхватывали, и они начинали звучать с новой силой. Эта песня навевала воспоминания о неприступных отвесных скалах, о бамбуковых чащах, о массивных бревенчатых домах и высоких порогах. Только здесь, только сквозь эту почву могли пробиться такие голоса.

Конечно же, песня была светлой и сияющей, как их глаза, как женские серьги, как босые ноги, как россыпи весёлых маленьких цветов у этих босых ног. В этой песне не было ни слова о войне и страданиях, в ней совсем не было крови.

Ни капли.

Фигуры людей и быков уменьшились до размера чёрных точек, миновали тёмно-зелёную горную долину и направились к ещё более тёмному лесу. Но сквозь зелёную пелену всё ещё доносились едва уловимые звуки песни и звон колокольчиков. В горах было очень тихо. Вдруг стал нарастать и усиливаться звук журчащей воды. В горной речке много камней, некоторые из них были заметно больше других — блестящие, ровные, гладкие, на них женщины, которые приходили сюда, колотили бельё. Словно тёмные зеркала, камни вбирали в себя отражения множества окружавших их людей и событий и уже больше не выпускали их наружу. Возможно, когда всё порастёт травой, только дикие звери станут наведываться сюда, нарушая воплями покой этих мест. А охотники и торговцы, которые будут проходить мимо, решат, что эта горная долина ничем не отличается от других, и только несколько крупных камней будут тревожить их воображение и заставлять думать, что здешние места всё же хранят какую-то тайну.

Неизвестно, откуда появился Бинцзай. Вопреки всему он не умер, чирей на его голове прорвался и покрылся коркой. Он совершенно голый сидел на фундаменте недостроенного дома, перед ним стоял пузатый глиняный кувшин, наполненный водой, и он веткой помешивал в нём воду, вовлекая в круговорот поток солнечного света. Услышав звуки далёкой песни, он, не понимая, откуда они доносятся, захлопал в ладоши и очень тихо пробормотал слово, имеющее отношение к человеку, о котором он ничего не знал:

— Папа.