ПАПАПА (Современная китайская проза)
Шрифт:
Все ушли, и шумная стройка, продолжавшаяся всё утро, затихла. Хэйхай, выйдя из мостового пролёта, медленно пошёл по песчаной отмели перед шлюзом. Руки его были сложены за спиной, брови нахмурены, на лбу появились три глубокие морщинки. Пуская изо рта пузырьки, он снова и снова пересчитывал пролёты. Перед седьмой мостовой опорой он остановился и, ухватившись обеими ногами за ромбовидный выступ опоры, стал карабкаться вверх. Карабкаясь, он немного соскользнул и содрал с живота большой кусок кожи. Выступило несколько капелек крови. Он нагнулся, и, взяв горсть земли, приложил к животу. Затем, отступив на несколько шагов назад, сложил руки козырьком и, посмотрев на расщелину между опорой и поверхностью моста, успокоился.
Затем он пошёл на площадку,
В тот день в полдень Хэйхай пораньше прибежал к шлюзу и сел на корточки в первом с западной стороны пролёте. Он внимательно осмотрел кузнечный горн, щипцы, кувалду, гладильный молот, жестяное ведро, совок для угля и даже каждый кусочек угля и угольного шлака. Вот-вот должен был закончиться обед, и он, взяв в правую руку совок для угля, приоткрыл придавленный горн. Левой рукой он с силой потянул меха, оттуда сразу же полетели сажа и зола, засыпав ему глаза. Он старался тереть их изо всех сил, глаза покраснели. Меха были новыми, тугими, и одной рукой их было очень тяжело качать. Он ушиб указательный палец правой руки. Посмотрев на руку, он вспомнил о платке, в который был замотан пораненный палец. Платок уже не был белым, как прежде, но вышитые на нём китайские розы всё ещё были ярко-красного цвета. Тут ему в голову пришла мысль, и он вышел из пролёта, оглядываясь по сторонам. Перед седьмой по счёту опорой он развязал зубами платок, с усилием вскарабкался наверх и засунул платок в расщелину…
Огонь вскоре погас. У него на лбу выступили капельки пота. У пролёта раздался стук шагов, он от страха попятился назад и упёрся спиной в ледяную каменную стену. Хэйхай увидел, как в пролёт зашёл коротконогий парень. Входя, он пригнулся, как будто хотел показать, какого он высокого роста. Хэйхай скривил губы. Этот коротконогий, увидев погасшую печь и наполовину вытянутые меха, а затем и Хэйхая, стоявшего, прижавшись к стене, выругался: «Ах ты сукин сын! Ты чего здесь трёшься? Огонь погасил, меха растянул. Так и дал бы тебе, гадёныш!» Хэйхай услышал, как над головой что-то просвистело, его затылка коснулась угловатая ладонь, раздался звонкий шлепок, как будто где-то лягушка шлёпнулась о землю.
«Выметайся отсюда, вали дробить свои камешки, гадёныш!» — ругался коротконогий.
Только теперь Хэйхай понял, что это был молодой кузнец. Корявое лицо молодого кузнеца было сплошь покрыто прыщами, нос, весь в капельках пота, был широким и приплюснутым, как у телёнка. Хэйхай увидел, как молодой кузнец принялся растапливать печь. Он взял в углу пучок соломы золотистого цвета и засунул в топку, зажёг огонь, несколько раз потихоньку потянул меха. От соломы сначала пошёл лёгкий белый дымок, затем показались языки пламени. Молодой кузнец зачерпнул совком влажный уголь и тонким слоем рассыпал по горящей соломе, при этом всё время качая одной рукой меха. Затем он насыпал ещё слой угля. И ещё. Из печи пошёл жёлтый дым, в нос ударил резкий запах горящего угля. Молодой кузнец поворошил лопатой уголь в топке, и появилось несколько мощных тёмно-красных языков пламени. Уголь разгорелся.
Хэйхай ахнул от восторга.
«Ты ещё здесь, гадёныш?»
Вдруг в пролёт медленно вошёл высокий худощавый старик, он спросил молодого кузнеца: «Разве мы не придавили огонь? Почему ты заново разжигаешь?» — он говорил тихо, звук шёл как из-под земли.
«Да вот этот гадёныш потушил», — молодой кузнец показал на Хэйхая совком.
«Пусть качает», — сказал старик. Он взял клеёнку ярко-жёлтого цвета и обмотал вокруг пояса, затем взял ещё два куска клеёнки и повязал на щиколотки, чтобы закрыть ноги. По клеёнке забегали блики от горящих искр. Хэйхай понял, что это был старый кузнец.
«Пусть он
качает меха, а ты молотком будешь работать, так и тебе полегче будет», — сказал старый кузнец.«Чтобы такой сопляк качал меха? Да он же тощий, как обезьяна, он же рядом с печью сгорит, как соломинка!» — недовольно бурчал молодой кузнец.
Тут залетел Лю Тайян и, бегая глазами, сказал: «Что такое? Разве не вы просили помощника, чтобы раздувать огонь?»
«Помощник-то нужен, но не такой же! Товарищ Лю, ты посмотри, он же тощий, как не знаю что, он и чёртов совок для угля не поднимет! Ты зачем его прислал? Лишь бы дырку заткнуть?»
«Знаю я тебя, чёрта! Хочешь, чтобы тебе девушку прислали в помощницы? Да ещё и самую красивую, может, ещё ту, в красном платке? Слишком красивая для такого бабника, как ты, сукин сын! — сказал Лю Тайян молодому кузнецу. — Научи мальчишку всему как следует, чёрт тебя побери! А ты, Хэйхай, качай меха».
Хэйхай неуверенно подошёл к мехам и вопросительно посмотрел на старого кузнеца. Ребёнок заметил, что его лицо было цвета обугленной пшеницы, а кончик носа напоминал перезрелый плод боярышника. Старый кузнец показал Хэйхаю, как разводить огонь. Уши Хэйхая вибрировали, впитывая всё, что ему говорили.
Поначалу у него путались ноги и руки, он вспотел, жар от печи обжигал, словно тысячи игл вонзались в его кожу. Лицо старого кузнеца ничего не выражало, оно окаменело, как кусок черепицы, он даже не глядел в его сторону. Хэйхай, закусив нижнюю губу, то и дело поднимал чёрную руку, чтобы вытереть пот, стекающий прямо в глаза. Его цыплячья грудь то поднималась, то опускалась, изо рта и ноздрей в такт мехам вырывалось сопение.
Молодой каменщик принёс на починку затупившиеся зубила и, увидев Хэйхая, сказал: «Справляешься? Если нет, ты скажи, пойдёшь дробить свои камешки».
Хэйхай и головы не поднял.
«Вот упрямый!» — бросив зубила на землю, каменщик ушёл. Не успев выйти, он тут же вернулся, уже вместе с Цзюйцзы. Цзюйцзы завязала платок на шею, открыв лицо, так оно казалось ещё более красивым.
Молодому кузнецу, стоящему в пролёте моста, вдруг показалось, что всё вокруг озарилось ярким светом, он с трудом сглотнул слюну, облизав мясистым языком потрескавшиеся губы. Глаза у него были не меньше, чем У Хэйхая, но на зрачке правого глаза было бельмо цвета утиного яйца. Привыкнув смотреть левым глазом, он всегда наклонял голову вправо. Его голова опустилась на правое плечо, левый глаз загорелся ярким блеском, уставившись на румяное лицо девушки. У него между ног рукояткой вверх стоял восемнадцатифунтовый молоток, на который он опирался, как на трость.
В печи метались языки пламени, чёрный дым с искрами то резко взмывал вверх, то со злостью обрушивался вниз. Лицо Хэйхая окутало дымом, он кашлял, из груди вырывался свист. Старый кузнец бросил холодный взгляд в сторону Хэйхая, вытащил из замасленного кожаного кармана трубку, медленно набил её табаком, прикурил от печи и выпустил две струйки белого дыма в чёрную завесу. Две чёрные волосинки в его ноздрях завибрировали, сквозь дым он безразлично посмотрел на молодого кузнеца и Цзюйцзы, стоявших у входа в пролёт, и сказал Хэйхаю: «Поменьше угля, рассыпай равномернее».
Ребёнок качал меха, его худое тело наклонялось взад-вперёд, огонь освещал его мокрую от пота грудь, прорисовывая каждое рёбрышко. Слева в груди, под выпирающими рёбрами, словно жалкий мышонок, бешено колотилось сердце. Старый кузнец всё говорил: «Посильнее растягивай, вот так».
Когда Цзюйцзы увидела, что на губе у Хэйхая выступила алая кровь, её глаза наполнились слезами. Она закричала: «Хэйхай, не надо тебе здесь работать! Пошли назад дробить камни». Она подошла к кузнечным мехам и схватила Хэйхая за его тонкие ручонки, напоминавшие хворостинки. Хэйхай изо всех сил сопротивлялся, из горла вырывались всхлипывания, он был похож на собачонку, которая норовит укусить. Он был очень лёгким, и девушка, взяв его под руки, вытащила из пролёта. Пальцы ног Хэйхая, шаркая, скользили по земле и мелким камням.