ПАПАПА (Современная китайская проза)

Под горой жило много девушек, и он часто спускался вниз, говоря, что идёт знакомиться. Иногда его не было видно по несколько дней подряд. Никто не знал, когда он уходит и когда возвращается. Огород его был совсем заброшен, заросли травы стали такими густыми, что там могла спрятаться свинья. Вернувшись на гору, он всегда приносил с собой что-нибудь новенькое: стеклянную бутылку, сломанный походный фонарь, кусок бельевой резинки, старую газету или неизвестно чью фотографию. Он ходил в больших, не по размеру, кожаных ботинках, которые скрипели, когда он шёл по мощёной дороге, что ещё больше делало его похожим на чужака.

Отец Жэньбао, которого звали Чжун Мань, был портным. Он не умел работать на огороде, не умел откармливать свиней, и кожаные ботинки сына ему были особенно не по душе.

— Скотина! Каждый день бегаешь под гору, отец тебе ноги-то переломает!

— А и переломай! Умру — всё равно в следующей жизни буду на равнину ходить.

— И что, там едят золото, а нужду справляют серебром?

— Господин Ван, который там живёт, носит кожаную обувь, подбитую железом, и, когда он идёт, набойки цокают. Видал ты такое?

Чжун Мань никогда не видел кожаной обуви с железными подковками, но не посмел произнести это вслух. После короткой паузы он сказал:

— В такой обуви не взберёшься по склону, не спустишься к реке, она не пропускает воздух — когда её носишь, ноги потеют и воняют, что ж тут хорошего?

— Железные набойки, я же говорю — железные набойки.

— Только мулов да лошадей подковывают железом. Не хочешь быть человеком, хочешь превратиться в скотину?

Жэньбао почувствовал, что отец оскорбляет его знакомого, ужасно разозлился и, желая поквитаться, выпалил:

— А ростки перца засохли! Ты это знаешь?

Бац! Портной швырнул ботинок и попал Жэньбао прямо в голову. Нет, он не позволит сыну преступать границу сыновней почтительности.

— Ой!

Жэньбао испугался и, демонстративно не притрагиваясь к ушибленному месту, поспешил в своё укромное гнёздышко наверху, чтобы продолжить прежнее занятие — ковырять колпак старого фонаря.

В деревне поговаривали, что отец его бьёт. Парни спрашивали его об этом, но он всё отрицал и с серьёзным видом переводил разговор на другую тему: «Чёртова деревня, слишком уж она консервативная».

Парни не понимали, что значит «консервативная», и от этого слово казалось им более значительным — и положение Жэньбао тоже становилось более значительным. Люди видели, что он всё время чем-то занят, всё время что-то делает наверху, у себя в комнатке. То он исследовал парные надписи, то бельевую резинку, то печь для обжига извести. Однажды он с загадочным видом сказал парням, что на равнине Цяньцзяпин научился добывать каменный уголь и совсем скоро начнёт копать на горе золото. Золото! Ярко-жёлтое золото! Он и вправду взял кирку и на много дней ушёл на гору. Кое-кто из парней, желавших поживиться за чужой счёт, потихоньку пошёл следом. Они наблюдали за ним несколько дней и выяснили, что он и не принимался за работу.

Желая убедить приятелей, что их сомнения беспочвенны, он благодушно улыбался, хлопал их по плечу и заверял: «Вот-вот начнём, слыхали? В уезд приехал человек, он уже отправился на равнину Цяньцзяпин, правда». Или же говорил: «Надо начинать, пора, если завтра выпадет снег, рассада может погибнуть». Сказав это, он оборачивался и словно бы смотрел на кого-то, кто незримо следовал за ним.

А иногда он ограничивался одной фразой: «Подождите, может, уже завтра».

Эти слова звучали внушительно и вызывали уважение, но никто не понимал заключённого в них глубокого смысла. «Начнём» — это, конечно же, хорошо, но что именно начнём? Начнём разжигать печь для обжига извести? Или начнём искать золото? Или, как он прежде говорил, пора спускаться с горы, чтобы войти в чей-то дом зятем? Однако все считали, что раз он носит кожаную обувь, раз у него такой глубокомысленный вид, его слова наверняка что-то значат. И когда парни собирались пахать или рубить деревья, они не осмеливались его звать на такую простую работу.

В тот день открыли двери храма предков для жертвоприношения духу зерна. Жэньбао этого не одобрял. Он видел, как на равнине Цяньцзяпин люди весной сеют хлеб: вот это настоящие хлебопашцы. А в этой чёртовой деревне из года в год пашут одним и тем же способом, не роют канавы, не строят дамбы, а ещё ждут, что на полях созреет хороший урожай. Впрочем, много или мало родилось хлеба на полях — к его грандиозным планам это не имело никакого отношения. Однако он всё-таки пошёл в храм посмотреть на церемонию. Увидев, как отец кладёт поклоны перед воскуренными благовониями, он холодно усмехнулся. На что это похоже? Почему нельзя приветствовать друг друга, просто снимая шляпу? Он видел такое на равнине Цяньцзяпин.

Он уверенно сказал стоящему около него парню:

— Можно начинать.

— Начнём, — парень в недоумении кивнул головой.

Он понимал, что парень ничего собой не представляет. Тогда он начал бросать взгляды на женщин слева. Одна молодая женщина, поблёскивая серёжками в ушах, непрерывно вытирала рукавами капли пота. Она не замечала, что, когда становится на колени, боковой шов на её штанах расходится и открывает белое тело. Жэньбао щурился, видел всё не очень отчётливо, но и этого было достаточно для того, чтобы дать волю воображению, как будто его взгляд был змеёй и искусно проникал через этот узкий разрез, скользил по множеству изгибов, сновал туда-сюда. Мысленно он уже прошёлся по плечам, коленям и даже по каждому пальчику на ногах этой женщины, ощутив на кончике языка кисловато-солоноватый вкус.

Он думал, что обязательно должен подойти, поговорить и снять перед ней шляпу.

IV

Женщины любили посидеть у кого-нибудь дома. Они потихоньку проскальзывали вдоль стен под навесами к соседям, собирались у очага пошушукаться, выпивали несколько чайников чая, так что моча в ведре поднималась на много цуней, [21] и только наговорившись до того, что кровь отливала от лица и по коже начинали бегать мурашки, они, разобрав свои бамбуковые корзинки или деревянные вальки для стирки, наконец расходились. Они давно уже говорили о том, что в некоторых дворах курицы кричат утками, а в двенадцатом месяце по лунному календарю, вопреки ожиданиям, не выпадает снег. Мать Бинцзая ходила на ту сторону горы, в деревушку Цзивэйчжай, [22] принимать роды и принесла оттуда новость, что тамошнего дедушку Сань агуна [23] у него же дома укусила огромная сколопендра, а нашли его только через два дня, так что крысы успели съесть полноги. Похоже, всё это были зловещие предзнаменования.

21

Цунь — мера длины, около 3,33 см.

22

Цзивэйчжай — букв. «деревня Петушиный хвост».

23

Агун — дед, дедушка (почтительное обращение к старшему по возрасту, положению).

Правда, потом говорили, что Сань агун вовсе не умер и два дня назад его видели на склоне горы — он собирал там ростки бамбука. Что на самом деле с ним случилось и жив он или нет — так и осталось загадкой.

Словно в подтверждение всем этим предзнаменованиям, ударили весенние заморозки, выпал град, и большая часть рассады на полях замёрзла и почернела, остались лишь редкие, словно волоски на плохо ощипанной курице, ростки. Через несколько дней вдруг грянула жара, и на полях появилось множество насекомых.

За последние несколько лет в деревне родилось немало детей, и теперь многие семьи почувствовали, что их лари для риса совсем не глубоки: только зачерпнёшь — а уже и дно видно. Некоторые начали брать зерно в долг: одни возьмут, вслед за ними — другие, и уже неважно, есть в доме зерно или нет, все пытаются занять зерна у соседей, чтобы понять, как у тех обстоят дела. Мать Бинцзая тоже позанимала зерна у всех подряд, хотя на самом деле голод ей не грозил. Уже два года она, преисполнившись важности, делала доброе дело — присматривала за храмом предков. Она боялась, что мыши будут грызть родословные книги с именами умерших и нарушать тем самым покой предков, поэтому завела кошку. Эту кошку нельзя было обходить вниманием, и каждый год с общественного поля для её прокорма выделялось два даня [24] зерна. Каждый день мать Бинцзая брала глиняный горшок, до половины наполняла его едой и, проходя мимо соседних дворов, кричала, что несёт кошке поесть, а на самом деле, войдя в храм, тут же съедала всё сама. Разве ей нельзя было утолить голод кошкиной едой? Похоже, все знали эту хитрость, и некоторые за её спиной показывали на неё пальцем, но она вела себя как ни в чём не бывало.

24

Дань — мера веса, равная 50 кг.