Para bellum

— Вы упускаете важный факт — США рассыпается. В прямом смысле слова. Гражданская война там уже по факту идет и федеральный центр контролирует всего несколько штатов. С месяца на месяц она перейдет в горячую фазу. И страна разделится минимум на три части. Минимум. А вместе с этим те рынки сбыта, которые контролировали США, окажутся ничейными. Да, по сути, они уже сейчас такие. Иначе бы так зайти в Колумбию и Кубу мы не смогли бы.

— И что?

— Вот положите на одну чашу весов бредовые навязчивые идей о необходимости войны с нами, а на другую вкусные и очень полезные рынки сбыта. Что вы выберете?

— Я — не французский генералитет.

— Французский генералитет лишь транслирует интересы той группы людей, что стоит за ним. Промышленники и торговцы, которые этой группой и являются, не верят в то, что смогут захватить себе большую долю из-за слабого флота. Поэтому ориентируются больше на борьбу за Европу и видят свой успех в продвижении на восток.

— Вполне резонно. Королевский флот силен. Даже после Портсмутского инцидента. Тем более, что парламент уже подписал закон о строительстве пяти новых линкоров типа Нельсон.

— А представьте, вот только на минутку, что Королевского флота больше нет. Вот раз и все. Представили?

— Нет.

— А вы попробуйте.

— Допустим я это представил. И что?

— Как вы думаете, как сменится вектор интересов французских промышленников? И, как следствие, французского генералитета?

— Что вы задумали? — напряглась Ксения Александровна.

— Проверить — на чьей вы стороне.

— Можете не волноваться, — также напряженно произнесла сестра Николая II, — после того, что британская корона сделала с моей страной, я всецело на стороне России. Даже если это повлечет за собой гибель моих британских родственников. Они ведь палец о палец не ударили, чтобы спасти меня, моего мужа и моих детей.

— А как же QueenElizabeth?

— Если бы не Сандро, то мы до него бы даже не добрались, как и большинство Романовых. Нас с детьми без всякого сомнения бы убили.

— Согласен. Я бы на вашем месте тоже не искал общения с людьми Свердлова.

— Так что будьте уверены, я никому из них ничего не передам.

— Очень на это надеюсь.

— Так что вы задумали? — спросил Александр Михайлович.

— Я задумал выиграть для Союза время. Достаточное для того, чтобы большая война с ним стала сравнима с самоубийством. И в этом мне нужна ваша помощь, как главы одного из самых влиятельных в мире аристократических домов. Да, не имеющих фактической власти. Но ваши связи в задуманном мною деле просто бесценны.

— Помогу чем смогу, — произнес Сандро.

— И я, — с серьезным лицом кивнула его супруга…

Глава 9

1930, август, 12. Москва

— И все-таки вы сделали это, — произнес посол Финляндии, на торжественном приеме, посвященном включении Маньчжурской народной республики в состав Советского Союза. На правах конфедерата.

— Сделал, — улыбнулся Михаил Васильевич и отсалютовал послу.

— Признаться, Чан Кайши нас всех неприятно удивил…

— А что он по вашему мнению должен был делать? Воевать со мной до последнего китайца?

— Но не также легко опускать руки?

— Они заплатили довольно дорогую цену за шалости наших островных друзей, — кивнул Фрунзе в сторону англичан.

— Англичане только помогали китайцам в их благородном стремлении установить контроль над своей землей.

— И они смогли этого добиться в полной мере. Не так ли?

— Что вы имеете в виду?

— Михаил Васильевич имеет в виду, — произнес подошедший Маннергейм, — что после того, как Маньчжурия перестала быть частью Китая, у них оказался автоматически разрешен вопрос контроля над КВЖД.

— Но это…

— Это именно то, что бывает, когда кто-то слишком внимательно слушает англичан, — максимально приторно улыбнувшись, произнес Фрунзе, глядя в глаза послу Финляндии.

Намек этот прозвучал чрезвычайно прозрачным. Однако настрой финских элиты был непокобелим в этом вопросе. Маннергейму удалось сформировать ядро людей, понимающих всю пагубность для Финляндии войны с Союзом. Но они не составляли большинства и не контролировали ключевые должности. И посол был из числа этих гордых ястребов, а потому раздраженно вскинув подбородок кивнул. После чего удалился.

— Мне жаль простых финнов, — тихо произнес Фрунзе, стоящему рядом Маннергейму.

— Может быть как-то удастся решить этот вопрос иначе?

— Как? Вы же видите — они невменяемы. Сохранение этого режима — прямая угроза для нашей национальной безопасности. Если бы они находились где-нибудь в Африке или в Индии — да пожалуйста. Но государственная граница Финляндии проходит слишком близко к Санкт-Петербургу, да и возможностей для перекрытия акватории Финского залива у нее достаточно. Так что…

— Я буду вынужден честно выполнять свой долг.

— Я буду крайне разочарован если вы этого делать не будете. В конце концов война эта вряд ли продлится долго. А потои мне понадобятся хорошие генералы, которые держатся стойко и не болтаются как флюгер на измене. Вы, конечно, не Келлер…

В этот момент Маннергейм дернул щекой, словно от оплеухи. Роль, которую сыграл Густав Карлович в «умиротворении» генерала, не желавшего принимать Временное правительство и юридически ничтожное[1] отречение Николая II сложно переоценить.

— Вы, конечно, не Келлер, — повторил после затянувшейся паузы Фрунзе, — но до донных отложений, как тот же Брусилов или Бонч-Бруевич не опускались. Поэтому я надеюсь, что вы будете верны своему долгу.

Маннергейм кивнул и удалился.

Правила игры были очерчены. И его, в общем-то честного и последовательного монархиста, только что ткнули в собственное говно. В жизни он изменял только жене. Много. И присяге. Один раз. И если первое дело просто постыдно, то второе…

Впрочем, среди старой белогвардейской элиты, что теперь ходила под красным знаменем, людей, которые не изменяли своей присяге как минимум один раз, не найти. Понятно, что обстоятельства. Понятно, что Николай 2 был уже в печенках у многих. Но Фрунзе очень внимательно относился к словам и тем более клятвам. И того же желал увидеть у окружающих.

Нет, он не преследовал тех, кто в марте 1917 года присягнул Временному правительству. Там были разные резоны. И далеко не все из них дурные. Но это не отменяло того факта, что в глазах Фрунзе эти люди являлись клятвопреступниками… изменниками…

В том числе и потому, что в какой-то мере таковым он чувствовал и себя… глубоко в душе. Ведь в 1991 году он не вышел с оружием в руках во исполнения своей присяги. Да, там никто не вышел. Но разве это что-то меняло? Ведь совесть — штука не коллективная, а глубоко индивидуальная. И ей плевать, кто там и что сделал, а что не сделал. Она спрашивает всегда только с тебя лично.