Парашютисты

– Не пугайся, десант. Ничего не будет страшного. Подсохнет - и все, ручаюсь. Испробовано уже. Эх ты, вояка...

Это было уже чересчур. Кузя собрал всю свою волю и сел у огня рядом с Кастериным. Он ясно видел, как покоробился и обгорел картон на толовых шашках, как стали обнаруживаться их желтоватые, почти белые на огне углы...

– Так и не взорвутся?
– недоверчиво спросил он Кастерина.

– Взорвутся, когда надо, а сейчас подсохнут - и все. Но пересушивать тоже не надо.

– А что?

– Пересушивать опасно,- сказал Кастерин и голой рукой выхватил из огня одну шашку.
– Эта готова, держи.

Кузя взял ее, перекидывая с одной руки на другую, отполз в сторону. Но Кастерин позвал его обратно.

– Сюда вот клади,- показал он на золу возле самого костра.
– И держи вторую.

– И вот это тоже,- раздался Иннин голос.

На руке Кузи повисла небольшая, со школьный портфельчик, сумка с красным крестом. "Медицина" тоже, оказывается, не об одних консервах думала.

Перед тем как совсем оставить в покое Варшавку, они еще раз подошли к ней вплотную. Кузя снова нарезал бересты, Инна написала новый текст листовки, в которой говорилось, что немцам скоро придет конец.

– Они теперь этот почерк знают,- похвалил девушку Кузя.

– А что, разве неразборчиво?
– не поняла его Инна.

– Нет, нет, вполне разборчиво. Рука просто мужская.

Кузя перевязал пачку листовок стеблем осоки и метнул ее из кустов на дорогу. Листовки веером рассыпались по асфальту.

– Точность снайперская,- сказал Кастерин.

– Не зря бабы нас картошкой и хлебом кормили,- поглядев на Кузю, сказал Слободкин.

– Картошкой и хлебом?
– переспросил Кастерин, начавши забывать вкус и того, и другого.
– И как оно получается? Есть можно?

Сказал и громко сглотнул слюну.

– Проходит,- вполне серьезно ответил ему Кузя и тоже сглотнул. Что-то мы про жратву разболтались? А? Надо срочно сменить пластинку. И пошли, братцы, пошли!

Двинулись в путь. Решено было наказывать того, кто первый заведет разговор о еде. Шли молча, о голоде не говорили и даже не думали. Думали совсем о другом - о том, что с каждым шагом все ближе излучина Днепра, а там - свои. Встретят, развяжут кисеты, накормят...

– Накормят? Кто это бухнул, признавайся! Ты, что ли, Кастерин?

– Последний раз. Больше не буду.

– Дать ему два наряда вне очереди.

– Сбавить ему вдвое за честность...

Но постепенно шутки умолкли. Лесные скитальцы уже не шли, а тащились по топким комариным болотам, все больше теряли силы. У Слободкина нестерпимо болело ребро, не давая ему покоя ни днем ни ночью. У Кузи ныла нога. Инна пробовала хоть как-то облегчить страдания ребят, но ничего не могла сделать. И трофейные медикаменты не помогали. Ей оставалось только одно - утешать ребят. Опять был потерян счет времени, как после того, первого, ночного боя в лесу.

И вдруг... В какой день это случилось? В какой час? В какую минуту? Этого никто из них не мог потом припомнить.

В воздухе еще и не пахло Днепром, к излучине которого они так упорно продирались, еще гнилой запах бесконечных болот дурманил до тошноты и без того кружившиеся головы, когда в одной из чащоб отряд "Победа" набрел на взвод десантников. На целый взвод!

Увидев перед собой три десятка бородачей с голубыми петлицами, счастливые скитальцы кинулись навстречу однополчанам, чтобы скорее обнять их, расцеловать. И обняли и расцеловали. И только тогда поняли, что взвод-то это не какой-нибудь - их родной, собственный! Подраненный, обтрепавшийся, обросший бородами чуть не до самого пояса, но именно свой, долгожданный, кровный взвод! С оружием. С командиром во главе.

– Ребята! Гляньте! Кузя! Нет, вы только гляньте! И Слобода-борода в придачу!
– неслось со всех сторон.

– Вы ли это, ребята?..

– А вы?

– И мы - мы.

– Ну, если так, зачисляю вас на довольствие, хотя никакого приварка не обещаю пока.

Это сказал уже не кто-нибудь - сам Брага! И, хозяйским глазом взглянув на Инну и Кастерина, строго спросил:

– А это что за народ? Какого полка люди?

– Нашего, товарищ старшина,- ответил Кузя.
– Сейчас все объясним. Полк не полк, но лесной отряд перед вами, "Победа" называется. А вы живы-здоровы, товарищ старшина?

– Полагается, Кузнецов, здоровым быть и даже живым. Сколько не виделись? Месяц? Да, около того. Ну, хватит, кончаем лесную жизнь, к своим выходим. Подтянуть ремешки, и вообще вид, внешний вид мне дайте! Как чувствуете? Сапоги, я вижу, разбили.

Нет, месяц положительно маленький срок, чтобы люди изменились. Особенно такие, как Брага.

– Товарищ старшина, а дальше-то как?
– спросил Кузя.

– Из штаба распоряжение - нажать на все педали. По пути в бои больше не ввязываться, только разведку вести, брать "языков".

И вдруг совершенно неожиданно достает Брага из вещмешка

пару сапог.

– А ну-ка примерь.

И Кузя - самый счастливый человек на свете:

– Спасибо, товарищ старшина!

– Скажи спасибо господу богу.

– Ну, спасибо тебе, господь бог, если такое дело.

– Теперь береги. Других не будет до самого конца войны. Ты знаешь, на сколько одна пара дается?

– Знаю.

– Носи аккуратней. Здесь - с кочки на кочку, а в Берлине асфальт. Да и тут есть дороги хорошие...

Рад-радешенек Кузя, ходит от одного человека к другому, хвалится обновой. Встретил Инну, она поглядела на сапоги и говорит:

– Не особо, конечно, но...

– Но все-таки сапоги,- помогает ей Кузя.

– Вот именно. А нога ваша как? Болит еще?

– Сейчас почти не болит.

– Ах, сейчас?
– делает Инна ударение на этом слове.
– А говорили совсем не болит.

– Сейчас совсем не болит.

– Нечестно это.

– Честно - не болит уже.

– Ну, вот-вот - уже! О чем я и говорю.

– Не сердись, так нужно. Ведь ваша профессия такая гуманная.

Они незаметно для себя перешли на "вы".

– Именно поэтому и сержусь. Такими вещами не шутят.

Слушаться будете?

Кузя не успел ответить. Появился опять старшина:

– Довольно, хлопцы. Через десять минут выступаем.

Это его "хлопцы" относилось и к Кузе, и к Слободе, и к

Инне - ко всем.

Самая тяжелая вещь в отделении - РПД, ручной пулемет Дегтярева. Сначала килограммов шесть или семь в нем, не больше. Потом, с каждым новым километром, он становится все тяжелей, ртутью наливается ствол до отказа, ртутью - диски, ртутью - трубочки сошников. Антапки и те по полпуда каждая! И вот на плече у тебя уже целое орудие вместе с лафетом. А сколько в тебе лошадиных сил? Нисколько. В тебе и самых обычных-то, человеческих, совсем не осталось. И у Прохватилова их больше нет, у знаменитого первого номера. "Достань воробушка" и в кости широк, а поди ж ты, выдохся. Кирза о кирзу шварк-шварк, вот-вот совсем остановится. Останавливается. Остановился уже.