Пария

– Здоровенная! – воскликнула она мне. Улыбка ярко сияла посреди потоков воды, стекавшей по её лицу. Я прошёл по берегу и остановился, со смешанными чувствами глядя на её счастливое лицо.

– Да уж, – сказал я, оглядываясь в поисках каких-нибудь упавших веток. – Ты почисти её, а я разведу костёр.

– Я слышала, как Святой Капитан говорила, – неразборчиво проговорила Эйн, высасывая мясо из жареной форельей головы. – Хотела послушать ещё, как она говорит. Мне от неё так радостно на душе. Она очень красивая. Как думаешь, она разрешит мне её поцеловать?

Я удивлённо посмотрел на неё. Глаза немного щипало от дыма маленького костерка, который я развёл на берегу. Быстрота и ловкость, с которой Эйн почистила форель, говорила о мастерстве и привычке. Потом она насадила рыбу на раздвоенную ветку и пожарила над огнём. Эйн постоянно поворачивала её, чтобы форель готовилась равномерно, и посолила мясо солью из мешочка на поясе. Какие бы болезни не поразили её разум, некоторыми полезными навыками она всё-таки обладала.

– Очень сильно сомневаюсь, – сказал я.

– Тогда просто коснуться её волос. Это же нормально?

– На самом деле нет. И лучше тебе даже не спрашивать о таком.

– Ох. – Эйн немного подулась, а потом пожала плечами и снова занялась рыбьей головой. Я некоторое время смотрел на неё, и наконец решился задать вопрос:

– Ты говорила кому-нибудь о плохом мужике?

– О, да. – Она съела с головы всё мясо, включая глаза, которые, причмокнув, отправила в рот и проглотила, словно это ягоды, а потом бросила костлявые останки в огонь и слизала жир с пальцев. – Восходящий Колаус расстроился, что я опоздала на прошение, и на следующее утро спросил меня об этом. Я рассказала ему о плохом мужике, а потом рассказала восходящему Гилберту.

– Гилберту?

– О, да. Восходящий Колаус сразу отвёл меня к нему, пришлось и ему рассказать.

Я скривился и пошевелил костёр длинной палкой.

– Не сомневаюсь, что восходящий Гилберт весьма заинтересовался.

– Да. – Эйн рыгнула. – И дал мне целый мешок каштанов за мою… – она нахмурилась, и на гладком лбу появилась небольшая морщинка, – …прямолинейность, что бы это ни означало.

– То есть за честность и полноту твоих слов. Эта черта нередко делает тебе честь, Эйн. Но не всегда.

– Стриктуры велят всегда говорить правду. – Она наклонила голову и чопорно посмотрела на меня. – Поэтому я никогда не вру. И тебе врать не стоит.

– Не обязательно врать. Просто не говори всем подряд обо всём, что случилось. Особенно здесь.

– Почему?

Я ткнул палкой горящую ветку, пытаясь придумать ответ, который она могла бы понять.

– То, что случилось с плохим мужиком – ты ведь уже делала такое?

– Бывало. – Угрюмо и неохотно проговорила она. – Но все они были плохими, даже когда их жёны говорили, что это не так. Все они врали. Врать плохо.

Её голос прозвучал намного жарче, а глаза расфокусировались. Я решил, что уместнее будет сменить тему:

– Ты очень хорошо приготовила эту рыбу, – сказал я, и к счастью, от этих слов на её лицо немедленно вернулась улыбка.

– Мама научила. Мама отлично готовила. Все так говорили. Она многое умела готовить, и я тоже.

– Это… интересно, Эйн. Идём. – Я поднялся на ноги, и подавил желание протянуть ей руку, поскольку не знал точно, не вобьёт ли она себе в голову, что нужно оттяпать мне палец-другой. – Надо поговорить с одним человеком.

Сержанта-просящего Суэйна я нашёл погружённым в беседу с капитаном возле небольшой палатки, установленной сразу за пикетами на северном краю лагеря. Непримечательная палатка и отсутствие свиты слуг отличали леди Эвадину от других аристократов. Она даже сама ухаживала за двумя боевыми конями. В отличие от простой палатки, эти животные были ясным свидетельством богатства – один чёрный с белым пятном на лбу, другой серый в яблоках со шкурой цвета полированной стали. Воплощение военной силы, оба по меньшей мере восемнадцати ладоней в холке, агрессивно скалили зубы и били копытом, если к ним подходил кто-либо, кроме владелицы.

Я стоял с Эйн на почтительном расстоянии, пока сержант с капитаном продолжали свой разговор. Эйн с неприкрытым восхищением уставилась на леди Эвадину, а я же отводил взгляд, стараясь не выдать того факта, что очень хочу расслышать каждое слово. Мне удавалось уловить лишь несколько предложений, в основном от Суэйна, а не от аристократки, которая говорила тише.

– … месяц, по меньшей мере, – говорил он рубленым голосом, чтобы скрыть эмоции, но я услышал нотку беспокойства.

Из ответа леди Эвадины я мало что различил, помимо упоминания «Шалевеля» и отсылки к «тридцати милям». На это Суэйн мрачно ответил:

– Сомневаюсь, что этот сброд в состоянии маршировать строем тридцать миль…

Я знал, что Шалевель это река, по которой проходила большая часть границы между герцогствами Альберис и Альтьена. Из речи леди Эвадины в Каллинторе стало ясно, что орда Самозванца посягает на сердце королевства, предположительно с намерением ударить по Куравелю, столице Альбермайна и древнему трону династии Алгатинетов. Я сомневался, что король Томас со своим двором захотят оказаться в осаде, и можно предположить, что они, как и полагается особам королевской крови во время бедствий, уже спешно выдвигаются в более безопасные места. Хотя Самозванца это не переубедит. Ведь если Куравель с королевскими дворцами, складами и ростовщиками окажется в его руках, то и его притязания на трон наконец-то обретут какую-то осмысленность.

– Яйцерез, чего тебе?

Грубый вопрос Суэйна прервал мои рассуждения, заставив меня опустить голову ещё ниже, прежде чем я решился взглянуть на его суровое презрительное лицо.

– Важный вопрос, сержант-просящий, – сказал я, посмотрев на Эйн, которая лениво проводила пальцем по волосам, не отрывая взгляда от леди Эвадины.

– Вашим отрядом командует клинок-просящая Офила, – рявкнул Суэйн и махнул нам убираться. – Говори с ней.

– Сержант, всё нормально, – сказала леди Эвадина, улыбнувшись мне, и поманила к себе. – Иди сюда, солдат. Как тебя зовут?

Дорогой читатель, не так уж часто я смущаюсь или теряюсь в присутствии аристократов. Этот миг оказался единственным исключением. Леди Эвадина Курлайн обладала пристальным взглядом, который многие описали бы как «пронзительный». К нему добавлялось то сбивающее с толку чувство, которое возникает вблизи человеческого создания, одарённого разновидностью красоты, присущей обычно статуям или картинам. И хотя сегодня она была не в доспехах, а в простой рубашке и тартановых брюках, но всё равно неизбежно производила впечатление. Я не питал сомнений в том, что эта женщина отлично знает, как она выглядит, и какой эффект оказывает на окружающих. Как и у Лорайн, внешний вид был ещё одним оружием в её снаряжении, хотя и применялся для иных целей. А ещё со временем я понял, что обескураживающе пронзительный взгляд, который она бросала на тех, кого встречала, являлся преднамеренной уловкой, поскольку их реакция многое ей говорила.