Париж в 1814-1848 годах. Повседневная жизнь
Шрифт:
Беседы Лакордера, умевшего учитывать запросы современной образованной публики, имели колоссальный успех. Уже на первое его выступление пришло 6 тысяч человек, причем это были настоящие сливки столичного общества: писатели и юристы, ученые и студенты, а также светские дамы. Следует заметить, что в 1830–1840-е годы люди, живо интересовавшиеся религией, не порывали со светом и не отказывались от вполне мирских интересов. Тот же Филарет Шаль рисует сценку, дающую представление о духовной атмосфере в Париже зимой 1835 года: на маскараде в Опере он беседует с юным аристократом-чиновником «не о лошадях и не о женщинах, но об обновлении христианства, о немецких теориях, о религии индусов и ее отношениях с христианской верой, о сочинениях германца Савиньи, системах Гердера и великой философии Гегеля». А завершается эта беседа следующим образом:
Подобные эпизоды при Июльской монархии часто привлекали внимание журналистов. Газета «Век», например, приводит диалог, подслушанный в марте 1838 года в церкви Фомы Аквинского, прихожанами которой были преимущественно аристократы из Сен-Жерменского предместья: молодой человек, отзываясь на просьбу знатной красавицы, собирающей пожертвования для бедных, кладет в подставленный ею бархатный кошелек 20 франков и спрашивает: «Не соблаговолите ли вы оставить за мной нынче вечером у графини де… первый галоп?» На что набожная сборщица пожертвований отвечает: «Охотно».
Доминиканец Лакордер проповедовал в соборе Парижской Богоматери в 1835 и 1836 годах, но затем уехал в Рим, а его место занял иезуит аббат Равиньян. Он читал в том же соборе великопостные проповеди до 1847 года, и послушать их также стекались толпы людей, хотя проповедник сурово обличал распущенность современных нравов. В 1844 году Равиньяну внимали не меньше 10 тысяч парижан и парижанок, среди которых было немало светских людей. Более того, Равиньян приспосабливал свои проповеди к потребностям слушателей из высшего общества. Он читал по три проповеди в день: в 6 утра для рабочих, в час дня для светских дам, а в 8 вечера для светских господ; по свидетельству современника, «со светскими дамами он говорил как человек, знающий свет и принадлежащий к нему».
Вообще в 1830–1840-е годы католические проповеди нередко превращались в светское мероприятие. В церкви Лоретской Богоматери служба совершалась с участием светского оркестра и оперных певцов; под сводами этого храма устраивались концерты светской музыки. Роскошью декора эта церковь могла поспорить с богатым салоном; современник, хроникер газеты «Век», пишет о ней: «Она вся блестит, сияет, сверкает позолотой; она увешана гобеленами, как гостиная банкира, украшена бронзовыми светильниками, уставлена модной мебелью и вверена попечению ливрейных лакеев. В полотнах, украшающих сцены, благочестив только сюжет; у всех персонажей – лица светских дам и щеголей: святые мученицы списаны с хористок из Оперы; святые мученики – юные красавцы с бородой и усами, похожие на денди с биржи, для которых главный источник мучений – понижение курса».
Журналист, быть может, для красного словца слегка сгустил краски, но довольно точно передал то впечатление, какое производила церковь Лоретской Богоматери. Характерно, что и освящение ее из события религиозного превратилось в мероприятие вполне светское. Н.С. Всеволожский свидетельствует: «Можно было бы подумать, что построили какое-нибудь чудо, подобное Парижскому собору Богородицы, или Кельнской соборной церкви. Я приехал за два часа до начатия церемонии, но уж места не было и я не мог протесниться даже до преддверия». Русскому мемуаристу новая церковь не понравилась; он счел, что в доме Божьем, который «так весел и так щеголевато убран, невозможно, кажется, никакое глубокое и важное размышление».
На содержание роскошных церквей требовались деньги, и популярные священники, проповедовавшие в том или ином храме, становились главной приманкой – точь-в-точь как театральные или оперные знаменитости. Чем больше народу стекалось на проповедь, тем дороже можно было брать с посетителей за стулья; поэтому проповедников порой оценивали по выручке (например, «он приносит тысячу экю»). Сдача внаем стульев в церкви становилась делом столь прибыльным, что все наперебой старались заполучить подряд на него; например, в 1844 году за такой подряд в церкви Святого Сульпиция нужно было заплатить 22 000 франков.
Проповеди обсуждались в салонах точно так же, как последние театральные премьеры:
«“Мне вчера не понравился г-н аббат де…” – “А я была в восторге от аббата Р…” – “А вы любите проповеди аббата Г…?” – “Нет, я люблю только проповеди нашего приходского
кюре”. – “А правда, что аббат П… разбранил быстрый вальс?” – “Да, сударыня; он сказал, что не понимает, как может беспечная мать позволять дочери кружиться в этом развратном вальсе, как может беспечный муж позволять это жене…”»«И все эти разговоры, – замечает Дельфина де Жирарден в очерке, опубликованном в «Прессе» 10 марта 1844 года, – ведут дамы с обнаженными плечами и с веерами в руках в присутствии молодых людей, с которыми они три недели подряд танцевали этот самый быстрый вальс и надеются вновь закружиться в нем после Пасхи».
Растущая популярность религии и проповедников приводила к такому парадоксальному явлению, как теснота в храмах. В апреле 1840 года та же Дельфина де Жирарден, рассказывая о трудностях жизни в современном Париже, называет среди прочего «невозможность молиться» и разъясняет, что именно имеется в виду: «Во всяком случае, молиться в церквях сделалось весьма затруднительно. Туда приходит слишком много народу. Протиснуться сквозь эту толпу поближе к алтарю можно лишь с величайшим трудом. О том, чтобы опуститься на колени, не может быть и речи. Дети толкают вас под руку, женщины, сдающие внаем стулья, вас отвлекают. Дамы, задыхающиеся от духоты, желают выйти на улицу; надобно дать им дорогу – новое развлечение, отрывающее вас от молитвы. Меж тем все это нисколько не удивительно; иначе и быть не может, ибо количество храмов в Париже не соответствует населению. Мыслимое ли это дело: тридцать восемь церквей на 900 тысяч душ? Но кто дерзнет сегодня строить в Париже храмы?»
Приезжие из России подтверждают это свидетельство французской сочинительницы светской хроники. А.И. Тургенев замечает в 1836 году: «Церковь была полна по обыкновению, и мы нашли место только у подножия алтаря». А русский дипломат Балабин, описывая проповедь уже упоминавшегося аббата Равиньяна в соборе Парижской Богоматери, сообщает впечатляющие подробности: «Я пришел в половине седьмого: церковь была уже заполнена почти целиком: сдавливаемый со всех сторон, я протиснулся так далеко, как смог, и уселся, располагая спокойно дождаться начала проповеди; но не успел я сесть, как начался настоящий штурм, атака, наступление: это предусмотрительные особы, заблаговременно зарезервировавшие места подле кафедры, буквально по нашим головам и плечам стали прокладывать себе дорогу туда, где они смогут наслаждаться лицезрением проповедника. <…> В восемь вечера церковь была полна народа; люди скопились даже в самых темных углах и с нетерпением ожидали появления проповедника. А по окончании проповеди паперть собора покрылась множеством людей, выходящих из храма; сотни карет с гербами и ливрейными лакеями поджидали их на площади и прилегающих улочках. Ибо религиозное возрождение касается ныне всех слоев населения: герцогини и белошвейки, бакалейщики и маркизы ходят к мессе бок о бок».
Впрочем, не следует думать, что религия в 1830–1840-е годы была для образованных парижан и парижанок только светской забавой; многие из них воспринимали христианскую веру более чем всерьез и занимались благотворительностью не «для галочки», а истово, самозабвенно. Характерен в этом отношении такой в высшей степени «парижский» роман Бальзака, как «Изнанка современной истории» (1842–1848). Его герой стремится завоевать Париж не с помощью адюльтеров и денежных афер, как Растиньяк, а с помощью благотворительности, которой его учат члены тайного «ордена Братьев утешения». Подобные благотворители-христиане – не выдумка Бальзака. В ту же эпоху в Париже действовало вполне реальное Общество Святого Венсана де Поля, созданное в 1833 году студентами-юристами, которые стремились опровергнуть своих однокашников-сенсимонистов, утверждавших, что христианская религия свой век отжила. В момент основания Общество Святого Венсана де Поля состояло из 15 человек, а в 1844 году в него входили уже 7 тысяч благотворителей.
За годы Июльской монархии существенно изменилось отношение к религии не только образованных парижан, но и простонародья, о чем свидетельствует сопоставление двух эпизодов. 14–15 февраля 1831 года парижане, разгневанные службой за упокой души герцога Беррийского в церкви Сен-Жермен-л’Осеруа, разгромили и эту церковь, и архиепископский дворец (о чем подробнее рассказано в главе второй). В феврале 1848 года те же парижане, захватив дворец Тюильри, сожгли королевский трон, но бережно отнесли в соседнюю церковь изваяние Христа из дворцовой часовни.