Париж

И наконец, самое тяжелое. Но избежать удара все равно не удастся. Макс сделал глубокий вдох.

– Блюм собирает войска вокруг города. Я уверен, что они не понадобятся, – поспешно добавил Макс. – Но на всякий случай.

Отец уронил голову на грудь. Все тело высокого и крепкого старика как будто обмякло и сжалось.

– Войска. Против своего народа…

– Это всего лишь мера предосторожности.

Жак Ле Сур долго не говорил ни слова. Его взгляд был направлен на купол базилики Сакре-Кёр, стоящей на вершине холма, но трудно было сказать, видит он бледный силуэт или нет.

Значит, вот к чему все пришло. История сделала полный круг. Ле Суру показалось, что вся его жизнь вдруг стала иллюзией, иронией, облачком, тающим в голубом небе.

– Шестьдесят пять лет назад в Парижской коммуне мы впервые установили власть народа, – заговорил он наконец. – И она действовала. Но правительство прислало в город армию, и она была слишком хорошо вооружена. Коммунаров разбили. – Он покачал головой. – Мой отец был коммунаром. В последние, самые страшные недели погибло множество коммунаров. Часть из них убили на Монмартре. Моего отца – твоего деда – расстреляли на кладбище Пер-Лашез. Я поклялся отомстить семье того человека, который это сделал, но когда у меня появился шанс, я не сумел использовать его. – Он пожал плечами. – Оказалось, что я на это не способен. Но всю свою жизнь я посвятил тому, чтобы завершить работу отца. Те люди, которые уничтожили Коммуну, имели хотя бы одно оправдание: они ошибались, но искренне верили, что правы. Человек, который расстрелял моего отца, вероятно, думал, что выполняет свой долг перед Богом и Францией. Его сын, тот, кого я не сумел убить, всего лишь аристократ и буржуазный лакей, история сметет его и бросит в огонь. Но при этом он вел себя смело, и гордо, и честно, и у него был сын, которого он любил. Вот почему я не нажал на курок, когда мог это сделать. – Он поднялся и с горечью посмотрел на сына сверху вниз. – Сейчас у нас снова есть шанс, куда более реальный, чем все те, что когда-либо были, и вот я узнаю, что войска приводят не монархисты, не буржуа, а наши же соратники – социалисты и коммунисты. Всю жизнь я старался не опозорить память отца, и вот я узнаю, что мой сын на стороне предателей. Что ж, я ухожу искать храбрецов, которые встанут со мной, и, может, вместе мы бросим вызов армии и твоему предательству, а ты со своими русскими друзьями можешь посмотреть, как меня пронзит пуля.

С этими словами он повернулся и ушел. Макс знал, что ничего не может сделать. Ему оставалось только смотреть, как уходит отец, и гадать, не потерял ли он его навсегда.

К 1936 году «Приглашение к путешествию» прославилось в определенных кругах Парижа как очень необычное заведение. Оно было названо в честь известного стихотворения Бодлера из сборника «Цветы зла», рефрен которого описывал все то, чем заведение стремилось стать.

L`a, tout n’est qu’ordre et beaut'e Luxe, calme, et volupt'e. [8]

8

Край, где царит чистота, Мир, свет и красота! (Перевод Вадима Алексеева.)

Чистота, красота, покой, роскошь. И сексуальное наслаждение. Была и еще одна деталь, которая и завоевала заведению его репутацию: оно постоянно менялось. Это был плод поистине творческого ума.

Творческого ума владелицы, мадам Луизы.

По мнению Луизы, французское правительство заняло исключительно разумную позицию по отношению к борделям. Оно регламентировало их деятельность. Действующие законы о борделях были приняты еще при великом императоре Наполеоне.

Нет, даже тогда идея контроля для Европы была ненова. В Средние века множество публичных домов вдоль южного берега лондонской реки Темзы контролировались их официальным покровителем – епископом Винчестерским, и он определял для них правила.

В Париже, однако, не Церковь, а гражданские власти присматривали за борделями: проводили регулярные инспекции помещений и медицинский осмотр женщин. Это был прагматичный, логичный и ответственный подход.

Свой бордель Луиза открыла шесть лет назад.

Возможно, будь она более холодной, немного более жесткой, Луиза пошла бы по стопам Коко Шанель, среди любовников которой были богатейшие мужчины Европы, например герцог Вестминстерский. Но Луиза слишком поздно восприняла ту истину, что судьба женщины полностью зависит от того, в каких кругах она вращается. В качестве спутницы очень богатого мужчины она встречает других столь же богатых мужчин, которых мало заботят правила общества, поскольку они сами устанавливают для себя правила.

Во Франции еще хорошо помнили, что при версальском дворе королевская фаворитка нередко обладала большей властью и престижем, чем королева, и поэтому здесь любовница могла считаться трофеем, а не человеком, которого нужно прятать и презирать, как во многих других странах. И все же было маловероятно, что преуспевающий парижанин захочет дать ей положение в обществе или деньги, нужные, чтобы подняться выше определенного уровня.

Итак, Луиза жила тихой и размеренной жизнью. Богатой она не стала, но к тридцати годам ее содержало несколько мужчин, достаточно состоятельных, чтобы проявить щедрость. Когда к этим средствам, в соответствии с условиями завещания, добавился капитал от давно покойного отца, она стала независимой и смогла открыть свое дело. Вот тогда она и создала «Приглашение к путешествию».

Люк помог ей найти подходящее место. В городе было много кварталов, где располагались бордели. Помимо района красных фонарей в окрестностях «Мулен Руж», они в изобилии имелись на старинной улице Сен-Дени, которая шла по краю Второго округа восточнее рынка Ле-Аль. Для мужчин гомосексуальной ориентации имелись бани на левом берегу в Люксембургском квартале; лучший дом для лесбиянок был еще шикарнее и располагался в частном особняке на Елисейских Полях. Улица Сен-Дени Луизе не нравилась. Там работали шлюхи низшего пошиба. Луиза сочувствовала им и их печальному, унизительному образу жизни, но пускать в свое заведение не собиралась. Люк сумел найти помещение немного восточнее – в квартале Марэ, на старой улице Монморанси, где в одном из домов жил в Средние века алхимик Николя Фламель.

Люк оказался полезен и на начальном этапе, когда надо было подбирать девушек. Луиза ожидала, что он будет стремиться стать ее партнером, чего она не хотела. Но когда вместо этого она предложила ему жалованье за эти и другие услуги, он с готовностью согласился. И Луиза поняла, что даже в зрелом возрасте свободу бродяги Люк предпочитал ответственности предпринимателя. Он по-прежнему поставлял кокаин широкой сети знакомых и в первый год деятельности борделя привел десятка полтора ценных клиентов.

Но между Люком и Луизой существовала договоренность: ни одна из ее девушек не должна принимать наркотики, особенно кокаин. Это правило она установила с первого дня и никогда не отступала от него.

– Я повидала, что может сделать кокаин, – сказала она Люку. – Хочу, чтобы все мои девушки выглядели здоровыми. Мне не нужно, чтобы они исхудали, впали в депрессию, начали лгать. Мне не нужны девушки без носовой перегородки. Может, в других местах таких много, но у меня их не будет.

Люк принял ее требование. Все девушки были чисты.

Как-то сентябрьским утром Луиза получила от Жакоба записку и решила пойти к нему в галерею в тот же день. Хозяин галереи писал ей каждый раз, когда считал, что нашлось нечто интересное. Обычно чутье не подводило его, и за несколько лет она купила у него целый ряд картин, в том числе полотно Марка Бланшара – изображение той самой улицы, на которой стояло ее заведение.

Луиза часто думала о портрете девушки, которая могла оказаться ее матерью. Но так и не купила его. Она была по горло сыта ложными надеждами, не приносившими ничего, кроме разочарования. Если бы она точно знала, что девушка на картине – ее мать, тогда захотела бы иметь ее портрет. А пока Луиза старалась вообще не смотреть на полотно, чтобы не прикипеть душой к тому, что в конце концов может оказаться иллюзией.

Жакоб был ей симпатичен. Было видно, что ему нравятся картины, которые он выставляет у себя и продает. Когда он узнал Луизу поближе, то стал давать ей честные советы. Его цены всегда были разумными. Ей не терпелось посмотреть, что же он приготовил на этот раз.

Но сначала Луизу ждали ежедневные дела в ее заведении.

Каждое утро весь дом убирали. Хотя обычно окна со стороны улицы держали зашторенными, по утрам их отворяли; постельное белье менялось на чистое. Каждая плитка в ванной мылась, скреблась и дезинфицировалась. К полудню все помещения пахли так, словно их окуривали, и Луиза инспектировала их со строгостью больничной сестры-хозяйки. Только после обеда комнаты снова опрыскают духами.