Парижский шлейф

– Мне все равно, – Настя безразлично махнула вялой рукой, – лучше без документов, чем под одной крышей с Эдгаром Дювалем.

– Но… – попыталась возразить Элен.

– Я не могу больше так! – Впервые за все время в этом доме Настя позволила себе закричать. С отчаянием, безнадежно. Как кричит смертельно раненный зверь.

Элен испуганно втянула голову в плечи, смахнула с глаз слезу и, бормоча невнятно: «И ты бросаешь меня, как они все», – вышла за дверь.

Эдгара Настя больше не видела – Жан и Элен старательно следили за тем, чтобы не оставлять их в доме одних. Месье Дюваль не поднимался наверх, Настя не спускалась на первый этаж.

Как быть дальше, куда идти, Настя не представляла. Все, чем она могла бы заняться в Париже: уборка в отеле, ресторане, присмотр за детьми, – требовало либо хороших знакомств, либо исправных документов. Ни того, ни другого у нее не было. Конечно, Элен с радостью напишет ей приглашение на какой угодно срок, но, чтобы оформить визу, придется лететь в Москву. Нет, только не это! Лучше попытаться через Жана – Элен в этой затее не помощник – устроиться прислугой в знакомую семью. Хотя и здесь невелика надежда: вряд ли успешным законопослушным французам захочется связываться с нелегалкой. А неуспешные не держат прислугу. Каждый день Настя просила Жана принести ей газеты с объявлениями о работе и тяжело вздыхала, вычитывая в непременных условиях если не французское гражданство, то обязательно вид на жительство с разрешением на работу. Жан, глядя на мытарства и переживания девушки, все больше мрачнел. Элен тоже тяжело вздыхала, видя, как мучается Настя, но по-прежнему хотела только одного: чтобы она осталась.

– Нашла что-нибудь? – однажды утром по обыкновению спросил у нее Жан.

– Нет, – Настя отвела взгляд, – но, думаю, скоро.

Она опасалась того, что и Жан тоже начнет уговаривать ее остаться в доме Дювалей, а тогда она может не выдержать и прекратит сопротивление. Конечно, Эдгар был непредсказуем и внушал панический страх, но и Париж с его опасностями и ежесекундной угрозой попасться, пугал все больше и больше. Слишком много она прочитала за последние дни криминальных сводок и бульварных статей.

– А что бы ты хотела делать? – Жан осторожно присел рядом с ее кроватью на стул.

– Да что угодно, – Настя вспылила: как будто у нее был выбор, – но с одним условием: никаких мужчин!

– Я тебе тоже противен? – игриво поинтересовался он.

– Хватит кривляться, – отрезала Настя, – человек, который живет за счет женщины, мужчиной не считается. Ясно?

Произнеся эту фразу, она с удивлением уставилась на Жана – вместо того чтобы обидеться, он расплылся в широкой улыбке, словно невероятно обрадовался каким-то своим мыслям.

– У меня идея! – выпалил он. – Только Элен ни слова – она меня за такие знакомства убьет!

– Ты о чем? – Настя забеспокоилась. Возбуждение Жана моментально передалось и ей.

– Я, кажется, могу пристроить тебя уборщицей в бордель! – радостно сообщил он.

– Тьфу ты, дурак! – Настя опешила и тут же потеряла к его «идее» всякий интерес. Все-таки французы взрослеют гораздо позже русских: в двадцать пять лет это дитя порока не понимает элементарных вещей, даже не слышит, о чем она говорит! Да в подобном заведении просто невозможно будет скрыться от мужских похотливых взглядов. Не хватало ей только новых нервных срывов после очередных грязных притязаний какого-нибудь перепутавшего двери клиента.

– Что-то не так?! – совершенно искренне удивился Жан, прочитав на ее лице бурю отрицательных эмоций. – Ты же сама сказала, что не хочешь внимания мужчин.

– И? – с ехидством спросила Настя, скрестив руки на груди.

– И им там будет не до тебя! К тому же по твоим понятиям – это вовсе и не мужчины, – с вызовом ответил Жан. – Секс с женщинами – их работа. Ну, если только ты сама захочешь заплатить… – съязвил он, не удержавшись.

– Подожди, – растерялась Настя, – ты хочешь сказать, в Париже есть бордель для женщин?

– А почему бы и нет? – пожал плечами Жан. – Что женщины не люди? Боюсь, пока Элен не встретила меня, у нее были все шансы стать постоянной клиенткой такого вот «клуба для дам».

– И это легально? – Настя никак не могла переварить услышанное. Но уже поняла, что именно такое заведение и может ее устроить: ей невероятно хотелось увидеть «жизнь наоборот», собственными глазами убедиться в том, что есть в мире место, где женщины унижают и насилуют мужчин. А не иначе!

– Похоже, дурочка – ты! – ответил мстительный Жан. – Во Франции проституция нелегальна, не знаю, как там у вас в России. Но не пропадать же востребованной услуге по этой причине!

– А меня возьмут? – Настя обнаружила, что любопытство уже просто раздирает ее изнутри. Интересно, как это все происходит?

– Будем надеяться, – Жан развел руками, – по крайней мере, там ты никого не смутишь своим нелегальным пребыванием в стране. Если уж накроют – то высылать придется половину «сотрудников». Так что одной проблемой меньше, одной больше…

– А ты-то откуда все знаешь? – Настя хитро посмотрела на Жана. – Не подрабатывал случайно?

– Иди ты к черту! – возмутился он и запустил в нее свежей газетой.

Через неделю, после долгих слезливых прощаний с Элен, Настя, сопровождаемая Жаном, вышла из дома и направилась к метро. Элен молодые люди соврали, что Жан нашел для Насти место гувернантки в семье русских эмигрантов. На такое счастливое стечение обстоятельств мадам Дюваль нечего было возразить. Она поплакала, причитая, собрала для Насти кое-какие вещи, оставшиеся от дочерей, и сунула ей в руку пару сотен франков на первое время.

Настя шла рядом с Жаном по сияющей ночными огнями знаменитой улице Парижа – Елисейским Полям – и держала его за руку. Они старательно изображали парочку влюбленных студентов, которые соблазнились парижской вечерней романтикой и недосягаемой роскошью. За плечами у каждого болталось по обычному рюкзачку, в который, как правило, складируется все, что составляет жизнь студента: личные вещи, учебники, конспекты. Сейчас оба рюкзака были набиты Настиной одеждой: свой чемодан она оставила в подвале дома Дювалей, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания полицейских.

Настя с изумлением оглядывалась вокруг: на Елисейских Полях в самый разгар ночи она оказалась впервые. Студенческие экскурсии сюда приводили только днем: показывали «Мулен Руж», рекламные плакаты для которого писал еще Тулуз Лотрек, говорили о театрах и кабаре, расположенных на самой знаменитой улице Парижа, рассказывали в общих словах об «историческом и культурном центре» Франции. Сейчас, когда саму улицу, стеклянные витрины дорогих бутиков и стены домов освещала только внутренняя подсветка магазинов и фонари, все здесь выглядело иначе.

Тут и там собирались группки людей, многие из которых были одеты, мягко выражаясь, странно. Настя долго ломала голову над тем, была ли рыжая девица, улыбнувшаяся Жану, девочкой или ряженым мальчиком, пока Жан не развеял ее сомнения одним-единственным словом – «трансвестит». Причем произнес он это совершенно спокойно, просто констатируя факт: в его голосе не было ни напряженности, ни злобы. Настя подумала, что в Москве тут же нашелся бы не один десяток желающих «перевоспитать» такого мальчишку, выбить из его крашеной головки розовую дурь. Все-таки французы отличались терпимостью и широкими взглядами на жизнь. Еще бы! Вряд ли, будь по-другому, в их литературе появился бы Шарль Бодлер. Или наоборот, он сам положил начало нетрадиционному мышлению родной нации?