Парни из Островецких лесов

— Не знаешь кто?

— Н-не знаю. Старшие решат…

Стефек не спрашивал больше ни о чем, и Здзих был благодарен ему за это.

В этот день поздно вечером Здзих забился в темную комнату, оцепеневший, неподвижный. Его оставили в покое. Он очень нуждался в этом, и все понимали его состояние. Отец, выждав достаточное время, решился войти. Здзих сидел у окна. В голубоватом ночном свете, который проникал через окно, его лицо выглядело еще бледнее.

— Здзих…

Он даже не шевельнулся. Руками сдавил разгоряченный лоб, дышал тяжело, как в жару. Смотрел каменным, неподвижным взглядом прямо перед собой, в ночь.

— Здзих…

Отец нежно дотронулся до его лица. Парень прижался щекой к теплой руке, наклонил голову, и вдруг несдерживаемое, громкое рыдание вырвалось из его груди. Все его тело содрогнулось от плача. Он кулаками закрывал глаза, плакал громко, как дитя.

Отец обнял его, прижал к себе.

— Ну вот видишь, — сказал он тихо, ласково, — видишь, а говорил, что сильный…

Борьба

Встречи в лесу

Упругая ветка куста мелькнула перед глазами и сильно хлестнула по щеке. Юрек отвел ее одной рукой и, осторожно придерживая вторую, протиснулся сквозь густые заросли.

Шли так уже около часа. Впереди шагал Здзих. За эти несколько месяцев, со времени, когда он исчез из Людвикува, он повзрослел. Несмотря на дружеские отношения, Юрек постоянно испытывал к Здзиху уважение, которое обычно оказывается командиру, хотя Здзих и не претендовал на это. Сам факт его пребывания в партизанах был достаточен для того, чтобы давнее уважение вызывало тщательно скрываемые зависть и восхищение. Рана, которую получил Здзих в стычке с немцами, хотя и вынудила его к временному бездействию, но создала ему дополнительный авторитет.

Юрек часто засиживался с ним в укрытии. Разговорам не было конца. Юрек был уверен, что в этих беседах Здзих немного преувеличивал свою роль, но и допускал, что это могло быть чистой правдой. Результат этих бесед для Юрека был только один: без него Здзих в лес не вернется.

Мать Юрека также почти смирилась с этой мыслью.

— Пусть идет, если его там возьмут, — доверительно сказала она Тетке.

Однако она по-прежнему оставалась неприветливой и резкой. Искоса поглядывала на сына, следила, как он мечется по дому, задыхаясь в четырех стенах. Юрек пытался сломить ее сопротивление, но мать оставалась по-прежнему твердой и неуступчивой, терпеливо сносила его «домашний саботаж», прекрасно понимая, на что он направлен.

Юреку не уступила, а перед Здзихом капитулировала.

— Идите уж, идите вместе, если вам так не терпится… — решила она однажды.

Что дать сыну в дорогу, она не знала. Во Франции она неоднократно провожала его в летние лагеря, но там все выглядело просто. Летний лагерь, это не партизанский лагерь в лесу.

Мать дала Юреку поношенную одежду дяди, смену белья, хорошие «воскресные» ботинки, которые она долго рассматривала, перекладывая из руки в руку.

— Береги их, не износи вконец.

Здзих усмехнулся и подмигнул Юреку: «Через месяц только один верх останется».

— Положи это все в мой сак, — сказал Юрек, видя, что мать не знает, куда положить половину буханки ржаного хлеба.

— Что такое «сак»? — спросил Здзих.

— Вещевой мешок, с которым я ездил в летние лагеря во Франции. Уразумел?

— Понял.

— Ну, теперь у тебя есть все, — вздохнула мать и еще раз оглядела комнату, как бы проверяя, не забыла ли она что-нибудь важное. Когда они остановились у порога, она взглянула на сына, и ее веки подозрительно вздрогнули. Она отвернула лицо и звучно вытерла нос фартуком.

— Смотри пиши… — сказала она.

Писать было неоткуда, да и как? Но это она поняла слишком поздно.

Сразу же за Островцом они пошли быстро и не останавливаясь. Здзих, как он говорил, имел условленное место и ни за что не хотел туда опоздать. Юрек шел неумело и со стороны выглядел неуклюжим. Здзих же в своем темном пиджаке и гольфах выглядел человеком, идущим на прогулку. Они шли на восток, в Бодзехувский лес.

Как только сошли с дороги в лесные заросли, Юрек широко раскрыл глаза, огляделся по сторонам. Он представлял себе, что сразу же на краю леса они наткнутся на партизанский лагерь. Здзих, однако, продолжал идти вперед, не оглядываясь.

— Где они? — нетерпеливо спрашивал Юрек.

— Не беспокойся. Найдем, — отвечал Здзих.

Деревья в лесу стояли еще голые, но мартовское солнце уже пригревало зеленую травку, которая в скрытых от ветра местах высовывалась из-под земли. В разбуженных деревьях уже началось движение соков, почки на ветках набухли.

— Здзих… а оружие дадут?

— Наверно, дадут!

Мох был еще сырой от недавнего снега. Ноги погружались в него глубоко, как в ковер. Можно было так идти и идти без конца.

— Жалко, что Богуся нет, — вздохнул Здзих.

— Да, жаль.

— Он так рвался в лес.

— Придет.

— Конечно, придет, но когда?

— Может быть, вырвется.

— Может быть…

Когда они уходили из Островца, Богусь находился где-то в пути. Они даже не попрощались с ним. Во время последнего разговора он пригрозил, что если его не пустят, то он сам уйдет.

— А после войны на поезд даже глядеть не буду. У меня он вот здесь! — Он показал на шею.

После войны. Что означали эти слова? Когда это будет? Близко ли это или далеко?

— Как это будет после войны? — задумался Здзих.

— Поживем — увидим, — ответил Богусь.

— Так. Только доживем ли? — с сомнением промолвил Юрек.

Здзих глубоко задумался.

— Кто-нибудь из нас доживет, — сказал он. — Кто-нибудь должен дойти…

На следующее утро Богусь уехал. Они поклялись: «Как бы там ни было, быть всегда вместе». Если это только будет возможно. А неделю спустя оказалось, что это невозможно. Здзих с Юреком ушли в лес. Богусь уехал в Краков с заданием доставить радиостанцию, предназначенную для чехословаков.

Сухо трещали ветки под ногами. Каждый шаг казался им очень громким. Когда подходили к просеке, Здзих поворачивался спиной вперед и так продолжал идти. Делал он это отчасти в целях маскировки, а также и для того, чтобы показать Юреку свою осведомленность в партизанских уловках. Юрек шел за ним следом. «Партизанские приемы», — догадывался он. Кто-нибудь неопытный подумает, что они шли в противоположную сторону.

— Много дадут патронов?

— Двадцать — пятьдесят штук…

— Мало!