Пароль остается прежним

Ефремов кивнул.

— Итак, что же вы вспомнили?

— Я вспомнил...— Он говорил тяжело.— Вспомнил, что у Надежды... жены, значит... рожденье... Сегодня... Все время помнил. А тут забыл... И вдруг опять вспомнил.,.

Ефремов остановился. Спазмы сжимали горло. Он отпил воду.

— Вспомнил и решил приехать... Поздравить.

Он говорил тихо, одними губами. Ярцеву пришлось наклониться к нему.

— Дальше.

— Я знал, что в три часа пятьдесят минут со станции отправится поезд...

— Ну?

— А в семь десять из райцентра пойдет в Реги-равон... Вот и решил поехать...

— Зачем? — повторил начальник заставы.

— Рождение у жены.

Ярцев вдруг спохватился:

— Кстати, где же она?

Ефремов молчал.

— Так где же?

— Ее не было дома.

— Ну? — допытывался Ярцев.

— Я хотел спросить у дежурной и пошел в гостиницу. Но дверь была заперта. Тогда я вернулся.— Ефремов говорил через силу.

«Вот почему «Амур» вначале потянул к гостинице!» — подумал Ярцев.

— С вокзала вы прямо пошли домой?

Ефремов кивнул.

— И никуда не заходили?

Снова кивок.

— Дальше?

Ефремов преданно смотрел на Ярцева.

«Черт знает что,— подумал капитан.— Ему хочется верить»!

— Расскажите подробно, как вы шли домой,— спросил он, насупившись.

Ефремов задумался:

— По шпалам до будки...

Пауза.

— Потом... в поселок...

Опять пауза.

— Я не знаю, что говорить. — В глазах — безысходность. И вдруг— луч надежды. Произнес скороговоркой, точно обрадовался, что вспомнил:

— Страшно захотелось курить. Была махорка... С фронта предпочитаю махорку.— Он вспомнил фронт и, наверное, вспомнил плен, вздохнул: — Возле типографии в витрине оторвал кусочек газеты...

«Все эти мелкие подробности он говорит для того, чтобы поверили,— подумал Ярцев.— А как же нарушитель?».

— Тот, с которым вы встретились, тоже любит махорку?

Успокоившиеся было руки Ефремова опять задрожали.

— Клянусь детьми, я никого не видел.

— Ефремов, говорите правду.

Тяжелый вздох.

Ярцев начал терять терпение.

— В таком случае я вынужден вас задержать. Встать, Ефремов!

Испуг в глазах Ефремова.

— Вы... поведете меня... под... конвоем?

— Конечно, под конвоем.

И вдруг удивительная решимость:

— Хорошо, только одна просьба, товарищ капитан.

— Просьба? — Ярцев насторожился.

«Амур» зарычал.

— Фу! — одернул его Ковалдин. У него затекли ноги. Обрадовался, что сейчас пойдут на заставу. Он свое дело сделал.

— Я не сбегу... Вы знаете! — Ефремов говорил четко, и голос окреп.— Пожалуйста, когда пойдем по двору, мимо детей, сделайте вид, что ничего не произошло.

— Хорошо,— невольно ответил капитан, зная, что нарушит инструкцию.

— И по поселку, если можно... Я не виноват, вот увидите...

Ярцеву стало жарко.

— Сядьте, Ефремов.

Ефремов послушно сел и сразу безвольно опустил руки, будто израсходовал все свое мужество.

Ярцев сказал Ковалдину:

— Следите...— Он хотел сказать «за арестованным», но не смог.— Я сейчас вернусь.

У дежурной по гостинице Ярцев узнал, что жена Ефремова второй день на совещании в столице республики. Сегодня должна вернуться. Он попросил дежурную выйти и через коммутатор связался с полковником. Заозерный приказал выезжать на заставу. Ефремова захватить с собой.

ЧУЖОЙ

Хорошо живется на свете, когда есть верные друзья — «Пахта» и «Хунук». «Пахта» — среднеазиатская овчарка с рыжей короткой шерстью. «Хунук» — неопределенной породы, с широкой черной грудью и длинными лапами в белых чулках. Косматая морда смахивает на пуделя. Глаз выбит. Может быть, потому назвали его «Хунук_»[12].

«Пахта» и «Хунук» знают свое дело: хозяйским рыком сгоняют овец в укрытие.

Словно облитый керосином, весело потрескивает кизяк. В котле жарится мясо, перемешанное с луком и морковью. Конечно, это еще не плов, но кто может сказать, что плохой ужин?

Время позднее. Таир, молодой чабан, деревянной ложкой отодвигает крышку.

Кряхтя, к котлу подходит старый Хол. На ладони — хрустящая лепешка — фатир — из пресного теста.

На почтительном расстоянии от чабанов — псы. Ждут и облизываются. «Пахта» не выдерживает, скулит.

— А, саг[13]!—Таир кидает кость. «Пахта» и «Хунук» бросаются к ней. «Пахта»—на долю секунды раньше. Подхватывает кость и рычит. «Хунук» выражает свое неудовольствие громким лаем.

— Хэ! — восклицает старый Хол и тоже бросает кость. «Хунук» подхватывает.

Невидимый за барханами, плывет катер.

Хол прислушивается. Любит он тихую ночь. Бледное пламя костра. Яркие звезды. Крепкий нас[14].

Костёр догорает.

Медленно тянется ночь.

Старый Хол ложится и закрывает глаза.

Таир тоже начинает дремать, время от времени покрикивая на «Пахту» и «Хунука», если они слишком громко лают.

За сопками торопится поезд.

«Пахта» и «Хунук» воют возле самого уха.

Старый Хол накрывает голову стеганым халатом.

Молодой чабан спит, широко разбросав руки. Здесь, за барханами, почти нет комаров, и сны сладкие, особенно под утро.

Стариковский сон чуток. Хол слышит, как возвращается катер. Потом идет поезд. И опять — шум винтов... Но в предрассветный час и ему хочется спать. А тут вдруг словно с цепи сорвались «Пахта» и «Хунук».

Где-то за барханами тормозит поезд. Уж не на него ли тявкают проклятые псы?

Лай смолкает. Затем звучит еще яростней, за кошарой.

Старик будит помощника — всё-таки рядом граница.

Таир лежит с открытыми глазами. Вставать не хочется. Ну, чего тявкают?

Тревожно заблеяли овцы.

— Э, йигит[15]!— настаивает старый Хол.

Таир встает. Подходит к воротам. Заглядывает в кошару. Овцы мечутся. Попробуй разберись, в чем тут дело?