Пароль остается прежним

Микаелян почувствовал, как холодок прошел по спине.

— Где он? — наседала Ефремова.— Сейчас же везите меня к нему!

Мансуров побледнел: не часто приходилось видеть такое отчаянное горе...

Ефремову принял майор Серебренников Полковник Заозерный все еще был занят изучением документов задержанного агента. Капитан Ярцев остался с нарушителем границы.

Серебренников был в курсе дела. Ярцев доложил, что Ефремов, по его словам, некоторое время ехал за станками. Он, как известно, оказался в поезде без ведома главного кондуктора и решил поставить его в известность. Но перешагнуть с платформы на платформу в темноте не рискнул и вернулся в тамбур.

Старший лейтенант Мансуров тоже разобрался. Оказывается, наряд проверил поезд и, разрешив отправление, перешел на другую сторону полотна, остановившись между третьей и четвертой платформами. Пограничники видели, как кто-то прыгнул в последний тамбур. Они не сомневались, что это Ахмедов, и спокойно вернулись на КПП. Мансуров влепил наряду по пять суток ареста за беспечность.

Всё складывалось в пользу Ефремова.

...Женщина увидела Серебренникова.

— Товарищ майор! — подалась ему навстречу. Как хорошо, что вы здесь! — И сразу заговорила о муже:—Он честный... Честный... Только всего боится. Думает, что не верят... Это так страшно... Я говорю: чего боишься?.. А он боится... Всех боится...Наконец, отходить стал. И вдруг...

Она отстранила стакан, который ей протянул Серебренников. Спросила с болью и обидой:

— За что его?

— Успокойтесь,— сказал Серебренников.

— Он честный! — твердо повторила она, сверкая сухими глазами.— Поверьте!

— Конечно,— согласился Серебренников.— Только зачем было ехать домой ночью? — О нарушении границы и подозрении, которое в связи с этим падало на Ефремова, он ничего не сказал.

— Ночью? — машинально переспросила она.

— Даже если торопишься на семейный праздник,— добродушно сказал Серебренников.

— Праздник? — глаза Ефремовой расширились.— Какой праздник?

— День вашего рождения.

Она некоторое время оторопело смотрела на него, и вдруг по щекам хлынули слезы.

— День рождения! — повторила она, счастливо улыбаясь.— А я завертелась.— Доверчиво сообщила Серебренникову:

— Вот день рождения всех детей помню. А свой...— Из груди вырвался вздох облегчения.— Так вот почему он приехал! А я думала: что случилось?.. Прихожу домой. Только что был, говорят, с пограничниками...

Она смеялась сквозь слезы.

Микаелян увез Ефремовых в поселок.

Мансуров угрюмо смотрел вслед: и всё-таки он не верил Ефремову.

А еще через некоторое время заставу покинул Ходжиев.

РУКИ ПИАНИСТА

На столе подполковника государственной безопасности Шилова лежали части разборного шеста, паспорт, командировочное удостоверение, аккредитив, облигации трехпроцентного выигрышного займа и деньги, принадлежавшие нарушителю.

При помощи лупы подполковнику Шилову удалось обнаружить, что в паспорте заменена фотография. На гербовой печати буквы «А» в слове «Управление» и «Л» — «Милиция» были сдвинуты и подправлены тушью. Облигации и деньги не поддельные. Аккредитив — тоже.

На первом же допросе задержанный решил говорить правду:

— Моя настоящая фамилия Абдусаломов. Рахматулло Абдусаломов.

Шилов включил магнитофон.

Полковник Заозерный молча сидел в углу кабинета. Ему тоже кое-что еще надо было выяснить.

Нарушитель закрыл лицо руками, и потому голос его доносился будто издалека.

— Я должен был перейти границу,— сказал он, подтвердив свой агентурный номер,— и затеряться среди местного населения.

Он волновался и не договаривал слова:

— Я хочу, чтобы вы мне пове... Я все расскажу, чтобы вы поверили... Я понимаю: теперь мне трудно пове... Я не сразу решился говорить правду. Но вы узнаете мою историю, поймете, что я хотел, и пове...

Шилов придвинул к нему стакан с водой. Абдусаломов справился с волнением и, снова закрыв глаза, наверное для того, чтобы сосредоточиться, приступил к рассказу.

Родился Абдусаломов в Туркмении. Отец— узбек. Работал чайханщиком. Мать—туркменка. Умерла при родах. Кроме младшего — Рахматулло — в семье было шестеро дочерей. Что он может сказать о них? Все замужем, имеют детей. Отец снова женился, и он ушел к сестрам. Когда было шестнадцать лет, началась война. Весной сорок четвертого года призвали в армию. Двадцатого июля под Гродно гитлеровцы предприняли контрнаступление, и он попал в плен.

Войска второго Белорусского фронта, отразив контратаку, стремительно заняли Белосток. На западном берегу Свислочи, где был создан мощный оборонительный рубеж и завязались ожесточенные бои, Абдусаломова вместе с другими пленными погрузили в эшелон и отправили в Германию.

Он не будет рассказывать о всех тех ужасах, которые пришлось пережить в концлагере. Во всех концлагерях было одинаково жутко, и вряд ли он сообщит что-нибудь новое.

Но время шло, а он оставался жив. И вдруг его переводят в другой лагерь. Вот об этом он хочет рассказать, потому что иначе невозможно понять всего того, что с ним случилось.

Новый лагерь находился километрах в ста пятидесяти от Берлина.

Он не верил своим глазам: вокруг стояли только таджики и узбеки, туркмены и киргизы, да еще казахи. Все, как и он, в лохмотьях, истощенные, жалкие, поддерживающие друг друга, чтобы не упасть, и не понимающие, зачем их сюда согнали.

И вдруг на деревянный помост, который не сразу разглядели, поднялся человек с густой, черной бородой, в чалме. Его длинный черный халат вылизывал наспех сколоченные доски. Человек прижал руки к груди и пропел, закатывая глаза:

— Бисмиллоху рахмону рахим...

Он читал молитву. Он просил аллаха сжалиться над несчастными, опутанными коммунистической пропагандой людьми, которые отныне возвращаются к вере и будут служить аллаху, как записано в коране.

Потом «вернувшихся к аллаху» погнали в баню и выдали зеленые робы, и накормили горячим супом.

А потом всех их разбили поротно и повзводно и выстроили на плацу.

Снова на помост поднялся чернобородый мулла, низко поклонился долговязому оберсту[18] в пенсне золотой оправой и обратился к строю военнопленных:

— Слушайте, мусульмане!

Оберст стоял, широко расставив ноги, по-бычьи втянув голову в плечи.

— Наши враги — русские! — выкрикнул он срывающимся фальцетом.— А все мусульмане— друзья! Мы протягиваем вам руку помощи. Зачисляем в Туркестанский легион великой германской армии! Хайль Гитлер!