Пароль остается прежним

— Есть разговор,— сказал он твердо, не обращая внимания на посетителей.

— Любопытно,— заметила Истат, сбитая с толку его необычным видом.

Некоторое время они испытующе смотрели друг на друга и даже не заметили, как комната опустела.

— Так вот,— приступил к делу Вахид.

Она перебила полушутя, полунасмешливо:

Страсть бесконечна; страстным дорогам

Нет пресечения, нет!..

В деле отрадном ждать ли гаданья,

Предвозвещения? Нет!..

— Хафиз! — небрежно сказал Вахид, подходя ближе.

— Верно, Хафиз,— согласилась Истат.

Шарапов сказал глухо:

— Я за тобой, Истат! — Трудно давались ему слова.— Поедем со мной... в колхоз...

Она смотрела насмешливо:

— Да что у тебя в колхозе?

— Мы хорошо живем.

Она откровенно засмеялась.

— Ты забыл, что остался на сверхсрочную.

Шарапов безнадежно махнул рукой, Истат все поняла, но не удержалась от колкости:

— И почему я должна с тобой ехать?

 Шарапов произнес чуть слышно:

— Я люблю тебя, Истат!

В первый раз он объяснился ей в любви. Она вспыхнула и ничего не ответила...

На катере друга поджидал Кошевник.

— Ну, что?

Шарапов хмурился.

— Ясно! — Никита спрыгнул на берег.

— Ты куда? — сердито окликнул Вахид. Никита бежал в поселок.

— Вернись!

Никита сделал вид, что не слышит.

Он ворвался в поселковый Совет и набросился на Истат:

— Старшина был?

— Ну был.

— Что ты ему сказала?

— А что я должна была сказать?

— Бессердечный ты человек!

Она усмехнулась:

Чье сердце не горит любовью страстной к милой,—

Без утешения влачит свой век унылый...

Тряхнула косами:

— У твоего старшины в этом отношении все в порядке. Так почему же ты называешь меня бессердечной?

Кошевник пригрозил:

— Женится старшина на другой — будешь знать!

Истат сощурилась:

— На ком же?

— Да на первой встречной!

— На первой встречной он не женится,— улыбнулась Истат.

— Почему? — петушился Никита.

Она ответила стихами:

Чтоб мудро жизнь прожить, знать надобно немало.

Два важных правила запомни для начала

Ты лучше голодай, чем что попало есть,

И лучше будь один, чем вместе с кем попало.

И спросила:

— Кто это сказал?

— А я почем знаю? — ответил Никита.

— Омар Хайям сказал, вот кто!

Кошевник разошелся:

— Наплевать мне на твоего Хайяма!

Истат резко оборвала его:

— А мне — на твоего старшину... И потом кто его просил нанимать адвоката?

— Я не адвокат.

— Ну тогда сводник.

— Я не сводник...

Она показала на дверь:

— Иди, товарищ старший матрос... И передай своему старшине, чтобы он забыл дорогу в поселковый Совет.

Никита опешил.

Так и не внес изменений в личную жизнь старшины Шарапова новый год.

БОРОДУЛЯ И НОВОБРАНЦЫ

За окном шумел ветер, собирал тучи. Они стлались низко, набухшие, черные, готовые вот-вот разразиться ливнем.

Капитан Ярцев делал вид, что ищет какую-то запись в служебной книге. Майор Серебренников сидел рядом, подавшись вперед, будто собирался вырвать у него книгу. Он молчал, переглядываясь с Пулатовым. Лейтенант улыбался и очень хотел сказать Ярцеву: ладно, мол, притворяться, всё равно ничего не получится!

Только что Серебренников сообщил Ярцеву:

— А ведь вам, как лучшему начальнику заставы, скоро присвоят очередное звание.

— Спасибо!

— Мне-то за что?— удивился Серебренников.

— Так надо! — убежденно ответил Ярцев и, устыдившись своей откровенности, спрятался за служебную книгу. Но когда-то эту книгу надо было всё-таки закрыть. И Ярцев ее закрыл.

— Кстати, о Бородуле,— сказал он, зная, что Бородуля всегда интересует Серебренникова.— Помучились мы с ним, товарищ майор, но пограничную службу научился уважать.

— Это хорошо,— одобрил Серебренников. Он встал и прошелся по комнате. Поровнявшись с окном, увидел, как, придерживая полы шинели, куда-то торопится Шарапов. Серебренников распахнул форточку и окликнул его.

Вахид потоптался у дверей.

— Заходите, заходите, старшина,— поторопил Серебренников.— Вот послушайте, что говорит начальник заставы.

— Речь о Бородуле,— охотно повторил Ярцев.— Пограничную службу, говорю, научился уважать.

— И стреляет Бородуля отлично,— вставил лейтенант Пулатов.— Три благодарности получил.

— Почему же вы не принимаете его в комсомол? — спросил Серебренников.

— Рано! — твердо сказал Шарапов.

— Не понимаю,— Серебренников остановился напротив него, приготовился слушать.

— Пригласите сержанта Назарова, он объяснит,— посоветовал Шарапов.

Но приглашать Назарова не пришлось: он вошел сам, чем-то расстроенный.

— Разрешите обратиться к капитану, товарищ майор?

— Обращайтесь.

— Больше не могу, товарищ капитан,— угрюмо произнес Назаров.— Возьмите Бородулю в другое отделение или накажите своими правами.

— Почему? — невозмутимо спросил Ярцев.

— Все нервы он у меня вымотал.

— Объясните.

— Каждый день одно и то же. Вот, например, сейчас. Я говорю: «Пойдете на стрельбище, подготовите мишени». А он: «Почему?» «Что почему?» — спрашиваю. «Почему я?»— говорит. «Я так приказываю». «А»,— говорит он. «Не «а», — поправляю,— а «есть». «Есть!» — повторяет он. Я объясняю: «Вначале поставите мишени для ручных пулеметчиков, потом для автоматчиков и карабинеров». А он опять спрашивает: «Почему?»... «Что почему?»... «Почему вначале для пулеметчиков, а потом для автоматчиков?». Я снова говорю: «Потому что я так приказываю», А он заладил свое: почему?