Пароль остается прежним

Вообще, конечно, Бородуля уже не тот, каким был в первый день на заставе. Он научился вставать после первого предупреждения дежурного. И на тумбочку больше не натыкается, даже если совсем выключен ночник. Мыло тоже всегда находит на умывальнике. И койку заправляет прилично, аккуратно сворачивая крендельком накомарник.

Словом, вскоре он предстал перед старшим наряда Николаем Бегалиным в полной боевой готовности.

Бегалин поморгал безбровыми глазами, сморщил облупленный нос и стал осматривать снаряжение Бородули.

А потом его снаряжение проверял капитан Ярцев. И, прежде чем отдать боевой приказ, снова спросил номер карабина. Бородуля ответил правильно и сам удивился.

— Ну, главное сделано,— пошутил Ярцев.— Теперь осталось только научиться стрелять.

А может быть он не шутил? Иначе почему он добавил:

— Со знания своего оружия и начинается настоящий солдат. Вот так-то, Бородуля.

Ночь стояла душная. Небо цеплялось за вороненый ствол карабина с примкнутым штыком и мешало Бородуле идти. Он видел спину Бегалина, маячившую впереди черным пятном. Это пятно то приобретало контуры человеческой фигуры, то расплывалось, потому что Бородуля то ускорял шаги, то отставал, убедившись, что впереди действительно старший наряда.

Всё громче шумела река. Она была где-то рядом. Теперь Бородулю снова тянуло поднять голову и отыскать Большую Медведицу. Но он не решался: а вдруг опять начнется чертовщина? Так, по крайней мере, спокойней, потому что Большая Медведица, может быть, висит себе преспокойно на своем месте.

Еще через несколько минут плотной стеной обступили камыши. Справа, между ними и нарядом, вклинилась узкая полоса мягкого грунта. Бегалин осветил ее фонариком и пошел медленней.

Недавно проборонованная земля дышала покоем. Бородуле показалось, что он не на границе, а в родном колхозе. И эту борозду провел отец.

Бородуля почесал мочку уха, в которую впился комар, и стал думать об отце. Хотел батька, чтобы сын служил на пограничной заставе,— пожалуйста. Служит. И ничего особенного в этом нет. Не хуже других.

Бородуля прислушался:

— И-ишь ты, и-ишь ты...

Старая песня.

Он передразнивает:

— И-ишь ты, и-ишь ты!..

Звезды...

Как могут звезды снижаться? Чепуха. Вот сейчас он поднимет голову и увидит Большую Медведицу. Сейчас...

Бородуля наткнулся на Бегалина и оторопело уставился на него.

Николай сказал шопотом:

— Ты слушай внимательно. Я тебе знак даю, а ты лезешь, как этот...

— Кто? — спрашивает Бородуля.

— Ну, этот...— тянет старший наряда.

«Кабан!»—решает Бородуля. Кошевник, или, скажем, Назаров, конечно, договорили бы: «прешь, как кабан!». А Бегалин совестливый, боится обидеть.

Бородуля храбрится:

— Я не пру, и ты на меня не кричи!

— Ти-хо!—предупреждает Николай.— А почему на сигнал не отвечаешь?

Бородуля не слышал никакого сигнала: он был занят своими мыслями и отвечает обиженно:

— А ты зачем звал?

Бегалин просит:

— Будь внимательней.

— Ладно.

Идут дальше.

«Сейчас подниму голову и увижу Большую Медведицу»,— подбадривает себя Бородуля. Но в монотонное гудение реки вплетается рокот мотора и мешает ему осуществить свое желание.

Сквозь камыши бьет сильный луч прожектора. Пограничный катер забирает к берегу, обдает брызгами неподвижные стебли.

Бородуле кажется, что он видит у штурвала Шарапова и Кошевника. Никита, конечно, смеется.

«Чепуха!» — думает Бородуля и стоит, подперев рукой бок.

Прожектор гаснет и зажигается снова. Точка. Тире. Точка. Тире.

Неужели нащупал их?

Мотор заглох. Снова взвыл. Отработал задний ход. Выключился.

Точка. Тире.

Ждут.

Погасили фару.

Бегалин тоже посылает в ночь точки, тире.

Катер взревел моторами, успокоился. Пошел своим ходом.

Бегалин подзывает Бородулю. Тот удивляется:

— Вот глазастые! Сквозь камыши, да еще, почитай, метров на двадцать видят!

Бегалин сокрушенно качает головой:

— А ты бы еще на камыши забрался и руками размахивал.

— Зачем? — спрашивает Бородуля.

— Ведь нам с тобой грош цена, если они нас заметили.

— Почему?

— Значит нас всякий заметит. И нарушитель заметит... Ты почему стоял-то как...

«Пень!» — досказывает про себя Бородуля и обижается:

— А ты что делал?

— Я услышал катер и лег. За-ма-ски-ро-вал-ся.

— Так что же они из-за меня сигналили?

— Эх, Бородуля!...

Некоторое время шли молча. На изгибе реки Бегалин подал знак остановиться. Бородуля увидел, как старший наряда распластался на земле, и тоже лег.

Бегалин отполз в камыши.

Бородуля смахнул комара, нависшего над правым веком, и тоже отполз. Прислушался. Кто-то шагал навстречу.

У Бородули похолодели руки. Он вцепился в спусковой крючок и прижался к карабину щекой.

Река обрадованно зашипела:

«Бои-ишься ты... бои-ишься ты!»

Бородуле становилось жутко. А приглушенные шаги уже совсем рядом. Бородуля с трудом заставил себя открыть глаза и увидел ногу в солдатском сапоге.

«Наряд!» — сообразил он и, преодолевая неизвестно откуда взявшуюся слабость, подал опознавательный знак.

Сапоги замерли. Чья-то рука легонько стукнула по голенищу.

«Свои!» — облегченно вздохнул Бородуля, вылезая из камышей.

Конечно, перед ним стоял пограничник. Свой! Да еще не кто-нибудь, а сержант Назаров.

Страх отпустил Бородулю.

— Пароль? — прошептал Назаров.

Бородуля надулся: сам знает, что надо спрашивать. Но командир отделения не стал его отчитывать.

Бегалин доложил Назарову, как старшему по званию, что на границе без происшествий.

— Ясно,— тихо ответил Назаров.— А как Бородуля?

«Сейчас нажалуется!» — решил Бородуля.

— Ничего, молодец,— так же тихо сказал Бегалин.

И тогда Назаров заметил:

— Хорошо, я доволен.

«Вот тебе и на! — удивился Бородуля.— Я струхнул и нарушил инструкцию, а сержант Назаров доволен. Впрочем, конечно, откуда он знает, что я струхнул?»

Наряд командира отделения исчез в темноте.