Партиец

Александр Александрович даже отметил, что теперь гораздо меньше вынужден делать замечаний и пометок в черновиках, что я приношу ему. А вот Вышинский как разносил наш труд, так ничуть и не изменился. Словно я и не стал лучше понимать в законах, всегда находил ошибки или не учтенные моменты.

Дополнения к «седьмому часу» мы почти закончили. Уже к лету точно все завершим. А вот с законодательной базой для коллективизации дело шло туго. Требовалось обозначить или временные рамки, как долго крестьяне должны «совершать трудовой подвиг», или же ввести критерии, по которым можно будет определить, что результат достигнут и можно улучшить жизнь на селе. Не тянуть с них все до последнего. По здравому размышлению, мы с Жижиленко пришли к выводу, что лучше второй вариант. Но вот сами критерии — с ними было не просто. На что опираться? Написать конкретные показатели, к которым должны стремиться на селе? Или пойти путем сравнения? Насколько в процентах улучшились показатели в новом году, и отталкиваться в решении об улучшении условий труда крестьян от этого.

— Скомбинируем, — выдохнул я.

Александр Александрович с интересом посмотрел на меня, ожидая развернутого пояснения.

— В первые года — сравнительная статистика пускай действует. Был ли прирост продукции или нет. Все равно сразу на необходимый уровень производства того же мяса они никак выйти не смогут. А улучшать их жизнь лучше из года в год, как и обещал в своей речи товарищ Сталин. Вот если прирост был — можно и улучшить условия. А дополнительно поставим требуемый ежегодный показатель, к которому нужно стремиться. Как только его достигнут, уже вступать будут законы о выполнении нормы или ее не выполнении.

— Годится, — согласился со мной декан.

— Ну и про перевыполнение нормы добавить пункты. И сделать отдельные статьи про наказание, если перевыполнение привело к ухудшению показателей в следующие года.

— Это как? — спросил Жижиленко.

Может он и сам давно догадался, но сейчас действовал больше как преподаватель, принимающий экзамен у ученика.

— Ну например, забили весь скот, чтобы сдать мяса сверх нормы. А на следующий год в итоге — ни мяса, ни молока, ни прироста популяции скота.

Декан согласно кивнул, сделав еще одну пометку в черновой тетради, куда мы записывали свои мысли. Позже уже облечем их в форму декретов, постановлений или статьей в кодексах страны.

Так и работали. А в понедельник отнесли черновые варианты созданных законов Вышинскому. Тот снова нашел к чему прикопаться. Но хотя сейчас обратил наше внимание не на целые неучтенные моменты, а в основном указывал на лазейки, да нехватку кое-каких терминов. Когда мы закончили, Андрей Януарьевич отпустил меня, задержав для разговора Александра Александровича. Я спорить и ждать декана на выходе не стал. Мне еще в секцию «Динамо» идти. Туда и отправился.

* * *

Когда Огнев покинул кабинет, Вышинский снова пододвинул к себе черновые варианты декретов и постановлений.

— Хорошая идея с комбинированием планок, — заметил он.

— Сергей сам догадался, — усмехнулся Жижиленко. — Я думал ему подсказать, но не потребовалось. Растет парень.

Андрей Януарьевич задумчиво покивал.

— Как считаете, зачем он товарищу Сталину?

— Могу только догадываться, — пожал плечами Александр Александрович, не желая развивать тему.

Но Вышинского такой ответ не устроил.

— И все же? Догадки то ведь есть?

— И у вас они наверняка имеются, — осторожно заметил Жижиленко. — Но что толку с догадок?

— Ну не скажите, — покачал головой Вышинский. — Когда у разных людей их догадки совпадают, то это уже становится теорией. Уже опираясь на нее можно планировать, как действовать дальше. Думаю, у вас нет сомнений, что скоро большая часть власти уйдет в руки товарища Сталина?

— Высшим органом власти все равно останутся Съезды, — не согласился с ним декан МГУ.

— Но как часто они будут собираться? — хмыкнул Вышинский. — Также — раз в год? Или реже? Уже раз в два года начали их созывать. А в остальное время, кто правит?

— Президиум и политбюро.

— А под кого они сейчас «ложатся»? — вкрадчиво спросил Андрей Януарьевич.

Крыть Жижиленко было нечем, поэтому он промолчал. Удовлетворенно кивнув, Вышинский продолжил.

— Вот потому мне и интересно — что вы думаете об Огневе. Зачем он товарищу Сталину?

— У меня сложилось впечатление, что ему нужен с одной стороны — подконтрольный, но способный высказать свою точку зрения человек.

— А с другой?..

— Если что-то с коллективизацией пойдет не так, он послужит «громоотводом», — вздохнул Жижиленко. — Во всех документах на первом месте стоит его фамилия. Он придумал. Мы так — советники. Конечно, и по нам может попасть, но главный удар в случае провала придется на парня.

— Вот и я так подумал, — кивнул Вышинский. — Идея коллективизации — товарища Сталина. Но она уже принесла ему урон репутации у крестьян. Да и среди рабочих не все разделяют его позицию. А тут — хоть и сторонник Сталина, но все же не сам Сталин. К тому же молодой, да не опытный. Списать на такого перегибы легко, и поймут многие. Да, будут ворчать, а кто и кричать — что малолетнему несмышленышу такое важное дело доверил. Товарищ Сталин его даже может наказать. Но к тому моменту или дело будет уже выполнено, а если нет — станет ясно, что и как исправить. И не жалко вам своего студента? — внезапно сменил тему Вышинский.

— Он сам в это полез, — буркнул Жижиленко.

Андрей Януарьевич насмешливо покачал головой, вроде как соглашаясь, и больше не стал задерживать мужчину. Все что хотел, он выяснил.

* * *

До середины июня из новостей было только нападение китайцев на советских дипломатов в Харбине, да переименование Центральнопромышленной области в Московскую. А! Еще официально стали машинно-тракторные станции по стране строить. Ну и постановление-базис для коллективизации мы закончили. Работы там еще непочатый край, но уже прописаны основные определения (кто считается кулаком, кто середняком, а кто бедняк) и распределены полномочия — кто должен производить оценку имущества, кто отвечает за его изъятие (у кулаков), а кто карает при отказе от выполнения распоряжения правительства. Ну и основные меры наказания тоже написали. Все это еще будем уточнять и дополнять, но коллективизация по факту уже началась, так что хоть что-то выдать мы были обязаны.

С Людой я так и не смог помириться. Сама девушка ко мне не приходила, а когда я все же не выдержал и попытался снова навестить ее, то встретил холодный прием от ее мамы. Та вообще посоветовала забыть про ее дочь, и сказала, что Люда себе нового парня нашла. Я не поверил. Но увы, это подтвердилось. Когда пришел к ней на завод, там ее напарницы проводили меня в цех, где я увидел щебетавшую и обнимающуюся с каким-то молодым парнем Люду. И обнимал он ее эдак по-хозяйски, за талию, а она и не была против.

Это окончательно поставило для меня крест на наших отношениях. Было больно. Сильно. Не один год мы уже вместе. Но может лучше так, чем если бы мы официально расписались, да детей завели — а она вдруг стала проявлять свою натуру. Тешил себя только такими мыслями.

Тринадцатого же июня мне передали весть от Туполева. Андрей Николаевич просил меня прибыть в ЦАГИ для знакомства с авиаконструктором, которому передал мою идею по вертолетам.

Откладывать я не стал и уже на следующий день сразу после пар отправился знакомиться. Встретили меня не с распростертыми объятиями, но и откровенной враждебности не было. Вскоре я понял почему.