Партиец

— Но зарегистрированы вы как колхоз? — уточнил я.

— Дык, огороды-то у каждого почитай есть. Хошь — не хошь, а сдавать с них часть государству надоть. Вот и сделали нам бумагу. Но так, мы всегда собачками занимались. У нас же и милиционеры за щенками приходят. И красноармейцы себе напарника из новых выводков ищут. Не один год этим делом занимаемся. Ток раньше сами одежду продавали, а сейчас — запрет на частную торговлю пошел. Вот и создали мы этот кооператив.

Возвращались с Катей мы полные впечатлений. Я не пожалел, что решил другие колхозы объехать. А девушка в принципе в таком «формате» не работала никогда. Да и сейчас с логистикой мне помочь особо не смогла. С местными женщинами она пыталась на «мою» тему общаться, но те или ловко отвлекали ее на другие вопросы, бытового характера, начиная жаловаться на свою жизнь, или же столько на нее вываливали информации, что Катя не успевала запомнить. Не то, чтобы она совсем не помогла, но ее «данные» больше дополняли или дублировали то, что мне рассказывал председатель. Вот про сельскую жизнь она теперь больше моего знала. Что тоже плюс. Пока ехали назад, я ее слушал и делал пометки — как введение коллективизации отразилось на настроениях и жизни в деревне, и какие нужды теперь у них на первом месте.

Домой я вернулся на день позже, чем планировал. Мама тут же поделилась, что вчера заходил Савинков и сказал, что через два дня снова придет. То есть уже завтра. Придется мне отложить отдых и сразу писать отчет о поездке. Но я это и раньше подозревал, поэтому не сильно расстроился.

Уже когда закончил набрасывать основные тезисы, какие проблемы есть у колхозов при транспортировке урожая и основные пути их решения, вспомнил о «цензурном вопросе». Иосиф Виссарионович ведь и об этом спросит. Не думаю, что он забыл.

Пришлось несмотря на уже поздний час взять еще один чистый листок бумаги и напрягать мозги. Кое-как набросал в черновом варианте предложения и так и вырубился, сидя за столом.

С утра пока ждал Савинкова, бегло перечитывал свой труд. Сначала прошелся по «колхозникам», а после перешел к предложениям по контролю и цензуре писателей и других творческих людей. Успел проверить и внести поправки примерно в половину текста, когда в дверь постучал ОГПУшник.

— Здравствуйте, — услышал я его голос из своей комнаты. — А Сергей вернулся?

— Да, сейчас позову, — ответила ему мама.

Так уж получилось, что пришел он в обед, когда мама сама заскочила, проверить «как ее сыночек». Вот и столкнулись они в дверях. Я быстро собрал все бумаги, в том числе свои черновики, и сложил в дипломат. После чего оделся и вместе с Савинковым мы поехали в Кремль.

Товарищ Сталин был мрачен. Но вроде не на меня. Когда я зашел после разрешения секретаря, Иосиф Виссарионович что-то записывал на бумаге. Вроде не документ какой, больше похоже было на письмо. Закончив, он поморщился и отодвинул листок, после чего взглянул на меня.

— Здравствуйте, товарищ Огнев. Может, хоть вы меня порадуете хорошими новостями.

— Надеюсь, — осторожно кивнул я и решился сначала задать вопрос. — А что случилось?

— Два поезда столкнулись. А некоторые любители писать фельетоны и называющие себя голосом пролетариата, устроили из этого клевету Советской власти, и порочат весь русский народ!

Я не знал про кого он и предпочел тему не развивать. Но тут сам товарищ Сталин начал разговор о цензуре.

— Такие вот фельетоны дискредитируют не только советскую власть, но и рабочих и всю революцию. Это же троцкизм чистой воды! Ваше предложение, ввести надзорный орган за писателями, как нельзя кстати. Вы уже оформили свои мысли по этому поводу?

— Только в общих чертах, — вздохнул я, доставая свои незаконченные черновики. — Был занят работой по теме перевозок о доставке продукции колхозов.

Иосиф Виссарионович, увидев мои листки, молча протянул руку. Получив мои записи, он углубился в их чтение и уже через несколько минут спросил:

— А не слишком ли мягко вы с ними?

Это он про то, что нет прописанной уголовной ответственности? В моих предложениях я сделал упор на то, что необходимо четко прописать, что недопустимо к распространению в советской печати. И если кто-то нарушит запрет, приводить сначала к административной ответственности с возможным назначением трудовых работ и публичным «покаянием». А при повторном нарушении — наказать финансово и в крайнем случае выдать запрет на публикацию в любой печати на территории страны.

— Перегибать тоже не стоит, — пожал я плечами. — Для них и такое наказание будет очень чувствительно. Особенно запрет публикаций.

Видимо Иосиф Виссарионович был сейчас на эмоциях, от того и задал этот вопрос. Но через несколько минут размышлений он успокоился и попросил уже мою работу непосредственно по перевозкам.

— Вы вот тут пишите, что необходима тара под перевозку бьющихся продуктов, в частности — яиц. Но ведь такая тара разработана? Вы даже сами ее описываете, — весело хмыкнул он. — Хотите присвоить себе чужую идею?

— Нет, — помотал я головой, мысленно радуясь, что не выдал «ячейки» как свое изобретение. Видно действительно я их где-то уже в этом времени видел. — Просто если она уже придумана, то совсем не распространена. Вот это и нужно исправлять. Солома и опилки — ненадежный способ сохранить птичьи яйца. Зато такие ячейки — просто спасение. И они удобны для переноски.

— Хорошо. Но есть еще один слабый момент в вашей схеме. Пломбы, — сказал веско товарищ Сталин и цепко посмотрел в мое лицо. Я удивился, что там за слабое место? — Не понимаете? Тогда представим, что некий колхозник уложил урожай в ящик. Поставил пломбу. И честь по чести отправил этот ящик на склад. А по пути ящик вскрыли, все достали и назад запломбировали.

— Это сразу станет заметно.

— Если будет сделан фальшивый штамп — то нет, — покачал головой Иосиф Виссарионович.

Тут надо понимать, как пломбируют в это время. По сути берется воск или сургуч, капается в нужном количестве на место пломбировки, после чего припечатывается сверху штампом, который оставляет рельефный оттиск. В будущем подобные печати остались лишь в почтовом деле. Можно конечно вместо того же сургуча использовать свинец, чтобы пломба случайно не сломалась. Я собственно его и приводил в пример. Но вот товарищ Сталин посчитал, что это все равно ненадежно.

— В крайнем случае, могут опечатывать не штампами, а собственным пальцем, — буркнул я.

— Поясните свою мысль, — удивился генсек.

— Вместо свинца применим сургуч, он более мягкий, и пускай вдавливают не штамп, а собственным пальцем. У каждого человека уникальный отпечаток пальца. В деле розыска этот метод используют широко. Сломает кто пломбу, ему понадобится отпечаток пальца того, кто ставил печать. Даже если свой отпечаток преступник на новой пломбе оставит, по нему-то его и обнаружат.

— Не сожгут пальцы-то люди? Сургуч расплавить надо, перед нанесением оттиска.

Я промолчал. А что тут скажешь? Идеальной защиты от кражи не бывает. Даже отпечаток пальца можно подделать.

— Ладно, это так, разминка для ума была, — усмехнулся в усы товарищ Сталин. — Доработайте и приносите чистовой вариант мне, — вернул он мне черновик по перевозкам. — А вот это я оставлю себе, — сказал генсек, имея в виду мой листок по цензуре.

На этом наша аудиенция у Иосифа Виссарионовича закончилась, и я отправился домой. По пути приобрел газет — надо же узнать, с чего это товарищ Сталин был такой мрачный и злой.