Партизанская искра

Метель, бушевавшая два дня, унялась. Февральский ветер сердито сдирал с земли сухие затвердевшие снега и гнал их нивесть куда. Шипя ползли огромные злые языки, обвивая ноги, словно диковинные белые змеи.

Ни Андрей, ни Поля, ни Соня, не участвовавшие в подрыве железнодорожного пути, не знали точно, что произошло минувшей ночью там, на перегоне между Врадиевкой и Каменным Мостом. Однако арест товарищей и это экстренное заседание вдали от села в такую погоду говорили о том, что над «Партизанской искрой» нависли грозовые тучи. И каждый чувствовал, что идет навстречу суровым испытаниям.

Собрались члены комитета на серебряной поляне, молча жали друг другу руки, чувствуя при этом какую-то особую сплоченность, рожденную опасностью.

Когда все собрались, Парфентий открыл заседание.

— Говорить много нечего, потому что дорога каждая минута. Мы собрались здесь, чтобы решить…

Парфентий на секунду остановился, обдумывая, как сообщить товарищам о том, о чем так тяжело было говорить.

Поля заметила, как потянулась правая рука Парфен-тия к чёлке — его всегдашний знак волнения, услышала, как тихо хрустнули суставы пальцев в крепко стиснутом кулаке левой руки.

— Нашу организацию предал подлый изменник.

Стало тихо и жутко от сказанных слов. Но вот, в напряженной тишине стали падать другие слова, тяжелые, как камни.

— Вчера ночью на линии железной дороги в бою с жандармской засадой ранен Дмитрий Попик, комиссар нашей организации. Вчера жандармы схватили его и Михаила Клименюка. Мы уверены, что арестованные товарищи ни под какими пытками ничего не скажут. Но жандармы убедятся теперь в том, что не только этот неудачный подрыв железной дороги, но и другие диверсии в этом районе совершены нами, крымскими комсомольцами, или с нашей помощью. Нам припомнят и рощу, и листовки, и цистерну с керосином, и ферму, и многое другое.

Как невыносимо тяжело было слышать, что обрывается самое дорогое, самое святое в жизни. И трудно было вместить в себя все это внезапно обрушившееся горе, и казалось, что даже юного пылкого воображения не хватит, чтобы представить себе все происшедшее.

Несмотря на то, что дорога была каждая минута и нужно было принять какое-то твердое решение, все долго молча стояли. Навалившаяся беда давила всей своей тяжестью.

— Это он предал? — глухо, будто сама себя спросила Соня.

— Больше некому. Жандармы не могли знать место подрыва.

И каждый из присутствующих здесь подумал о Сашке Брижатом. И в душе каждого поднималось чувство гнева.

— Кулацкая кровь заговорила!

— Убить предателя!

— Смерть изменнику!

Парфентий поднял руку, прося тишины;

— Предатель не уйдет от расплаты.

— Нужно спешить, иначе он предаст остальных, — сказал Миша Кравец.

— Сейчас он не может этого сделать, потому что начальник жандармерии уехал в Первомаиск и вернется только к вечеру. Да и выследить предателя днем невозможно. Он теперь забился куда-нибудь и сидит, черная душа.

— Парфень, поручи мне это сделать. Сегодня же вечером я обещаю привести приговор в исполнение.

— Нет, Кравец, тебе будет другое задание. Выследить Брижатого, уточнить его виновность и в удобный момент застрелить предлагаю поручить командиру разведки Юрию Осадченко. Но нам нужно уходить из села, всем комсомольцам, о которых знает Брижатый. Может, он успел уже рассказать в жандармерии обо всем, что знает. А если так, то завтра утром, а может быть, и сегодня ночью, нас могут схватить.

— Что же делать? — послышался вопрос.

— Выход один. Вырвать из рук жандармов арестованных товарищей и уходить из села как можно скорее.

Связаться с Савранью у нас нет времени, а поэтому нужно решать самим. Решайте.

— Другого решения нет и быть не может, Парфень, — сказала Поля. — Уйдем и будем продолжать борьбу. Мы же комсомольцы!

Горячие слова девушки прозвучали призывом.

— Уходить и продолжать борьбу!

— До конца!

— До последнего фашиста!

— Мы вот здесь, на этом месте, дали перед знаменем клятву, и мы ее не нарушим.

Парфентий видел, что товарищи его готовы на все.

— Задание трудное и опасное.

— Мы не боимся, Парфень.

— Тогда предлагаю следующее…

— Ты командир, Парфень, не предлагай, а приказывай. Мы пойдем за тобой, — сурово отозвался Андрей Бурятинский.

Все понимали, что настала минута, когда кончаются обсуждения, высказывания, и на их место становится строгий приказ командира и беспрекословное повиновение.

— Хорошо, — тихо сказал Гречаный, и мягкая, юношеская улыбка чуть приподняла уголки губ. Но это только на короткий миг. Лицо Парфентия стало строгим и голос зазвучал решительно.

— Приказываю. Сегодня в два часа ночи совершить вооруженный налет на жандармский пост и освободить арестованных товарищей. План такой: создать две боевых четверки. Первая — Михаил Кравец, София Кошевенко, Андрей Бурятинский и Парфентий Гречаный. Вторая группа-Осадченко Юрий, Полина Попик, двух человек нужно подобрать.

— Со мной пойдет Мария Коляндра, — заявила Поля.

— Хорошо. А второго возьмет Юрий. Осадченко примкнет к нам там, на месте. Оружие чтобы было в боевой готовности. После боя всем рассыпаться по селу. Когда все утихнет, поодиночке собраться на серебряной поляне. Отсюда будем уходить. Всех комсомольцев до ночи предупредить, чтобы тоже были здесь. А сейчас разойтись по домам и приготовиться.

Дверь открыл отец.

— Ты, сынок? — слышит Парфентий голос матери из кухни.

— Я, мама, жив и невредим, — шутливо отзывается он.

— Поешь и ложись спать. Поздно уже.

— Ты спи, спи, мать, — говорит Карп Данилович и уводит сына. — Ну, какие дела, сынку?

— Дела такие, тату. Сегодня в два часа. Помоги собраться.

Отец смотрит на часы. Двенадцать.

— Скоро уже, — шепчет он про себя. — Тебе что нужно с собой?

— Полезь на горище, там достань наган и автомат. Патроны в мешочке, в ящике.

Отец выходит.

Парфентий подходит к матери.