Партизаны Подпольной Луны

Глава 19.

– Хочу упасть в снека я и укрыться ими, предивными, нягкими, столь хладными,

Что тело леденят, выстуживают боль из сердца, расголотого братом возлюбленным, жестоким,

Завернуться в, сотканную из льда речного, зелёного пемулу, в плащ на меху из снека.

Хотел бы запахнуться я, магой, в прекрасно одеяние сие и приять хлад, до естества души саного

Пробирающий. Но обезболивает хлад и снек, как лучшее лекарство умелого фрача.

И нет средь человеков фрачевателей, излечивающих от любви велицей, Всеобъемлющей, отверклутой, осмеянной, сленённой на любовь иную,

Левнятную мне, как и душа людская не в состоянии объять величия бокоф. Нет! Волею своей отказываюсь я понять

Возлюбленного брата моего, коий зовётся суровын!..

Гарри, не чувствуя в сердце иного милосердного средства, кроме как эти вирши, прочитал его всё и закончил безжалостными словами Квотриуса:

– После приидет Фатум и дух мой отнесёт в Аид бечальный, но и в Аиде вечно стенать я буду не по бокам с их пищею мебесной,

По брату моему, возлюбленному вечно. На сём окончу я заклятье Смерти, коя Любовь повергла.

– Чьи, чьи это строки ты передал столь… неграмотно, но ясно? Ведь это ода Квотриуса, я узнаю его стиль. Тогда отчего же знаешь оду эту ты, но не я?

– Ты спал в то время, когда Квотриуса проняло на стихи. Он, наверное, думал, что ты услышишь их даже во сне. Однако, вижу я, что ты не расслышал их, как и положено смертному человеку, хоть и волшебнику, способному остановить порыв ненависти мага Стихий потому, что спал, утомлённый волшебством, спасшим нам всем… троим жизни.

– Но Квотриус же хотел уничтожить только нас с тобою!

– Нет, после он передумал и решил убить себя, просто пожелав Стихии Воздуха, ну, почти, что заавадить себя. Он не хотел жить - я видел это по его глазам, обезумевшим сначала в припадке ревности, а после - в приступе ненависти к самому себе. Он же - не прорицатель, потому и подумал, что ты отныне будешь только со мной. Но всё ведь вышло иначе. Ты проводишь много времени именно с Квотриусом, почти совершенно игнорируя меня.

Ой, какое я умное слово сказанул, - внезапно рассмеялся Поттер.

Но потом снова загрустил и сказал:

– Ты только изредка ласкаешь меня, но… так чувственно, что я всегда кончаю тебе в руку или на подол пенулы. Тебе не противно это?

Северус решил не отвечать на провокационный вопрос, чтобы не распалять несносного мальчишку попусту. Снейп действительно рассердился из-за врача.

– Чему же Вы смеете радоваться после такой страшной оды, которую Вы, мистер Поттер, хоть и с действительно смешными ошибками, но, надеясь на Вашу память, полностью воспроизвели мне? Мне вот, например, теперь ни капельки не смешно. Квотриус, оказывается, носит в себе такой груз печалей и забот, но всё равно остаётся нежен, ласков и полон любви ко мне. Не то, что ты, Гарри мой Гарри.

Отчего противишься ты любви неж…

– Хватит! Не желаю даже говорить об этих розовых соплях!

– Ну и встречайте счастливое Рождество в одиночестве, Поттер!

– А… А когда оно наступит, Северус, разве ты… не будешь со мною?

– Сегодня вечером - Сочельник, а ночью… Ждите себе рождественское чудо… в собственное удовольствие! Вы же умеете доставлять его себе, вот и занимайтесь рукоблудием, покуда член не распухнет!

Да оставайтесь-ка Вы лучше девственником до тех пор, пока для Вас не найдётся соответствующий… извращенец. Но им буду не я. А ещё лучше - найдите себе в «нашем» времени хорошую девушку, женитесь на ней, заведите детей, да побольше. Эту дурь Вы навсегда забудете, как только мы переместимся во времени. Отныне мне с Вами не о чем говорить. И трапезничайте в одиночестве. Видеть Вас не желаю.

Северус нарочито говорил оскорбительные и просто обидные для Гарри слова. В его сердце по-прежнему жила любовь всепрощающая. И, да, если Гарри будет сейчас настаивать на осуществлении своих… странных желаний, Северус уступит ему. Слишком сильна его любовь к Гарри, и не гордится она. Пусть он пойдёт против своих принципов - он сделает всё, чтобы Гарри, его любимый «нежный юноша», был счастлив наяву, а не только в фантазиях.

Но Гарри не стал настаивать. Он просто надулся, как мышь на крупу, завернулся поплотнее в покрывало, под которым лежал, ожидая Северуса, совершенно нагой. А для него это было верхом разврата - полностью обнажиться, хоть и было холодно. Но ради соития с Северусом, любимым на что не пойдёшь!

– Я приду… вечером, Гарольдус. И принесу Вам подарок на Рождество. Я не настолько жесток, каким, верно, показался Вам. Мои слова… Словом, я перегнул палку. Простите, мистер Поттер.

– Я - Гарри, Гарри твой Гарри, о прекрасный мой, недоступный, такой ледяной, словно пронизывающий северный ветер, Северус.

Поттер, желая задобрить профессора, произнёс это без ошибок на латыни.

– Северный ветер? Гарри, признайся, ты общаешься… ментально с… Квотриусом?

– Конечно, нет. Какой же из меня легиллимент? Ты же знаешь мои способности в этом искусстве, подвластном здесь только вам обоим, Северус.

– Но я просто подумал, откуда у тебя это сравнение меня с северным ветром, как не от Квотриуса. Ведь именно он назвал меня так впервые, ещё в походе, когда северный ветер в конце сентября не казался таким злым, но был иногда и желанным. Ты же назвал меня прозвищем этим, когда уже обидно звучит оно, ведь стоят такие холода. И вдруг: «Северный ветер». Объясни мне, Гарри, что ты хотел сказать, называя меня так, а не как-то иначе?

И Гарри решился, он откинул покрывало и предстал перед Северусом во всей блистающей чистоте. Чистоте кожи, чистоте нетронутого тела.

Северус охнул и бросился к Гарри, рывком поднял его на руки с ложа и закрутил по комнате, целуя в, оказывается, заплаканные глаза. Северус, говоря с Гарри, не смотрел на него - он стыдился тех слов, что произносили его уста вопреки желанию сердца, многотерпеливого, смирившегося с причудами любимого.

Они стояли посреди комнаты и целовались, страстно, взасос, играя языками, смыкая их и разъединяя, чтобы снова, как до… попытки суицида, совершённой Гарри, изведать все прелести ртов друг друга, а затем снова сплестись в любовной жажде, охватившей обоих. Северус снял с себя пенулу и натянул её на Гарри, чтобы тот, стоящий, в чём мать родила, посреди выстуженной комнаты, не замёрз.

Хотя у… Квотриуса были всегда распахнуты ставни, но они так горячо любили друг друга, что им было не привыкать к стуже в опочивальне. Но так было только поблизости от Квотриуса, в остальное время зельевар нещадно мёрз. Даже одевшись, сидели они на домашнем тканом половике, заваленном волчьими шкурами, и курили тоже при открытых окнах. Пепел они теперь стряхивали в созданную Северусом из хранившейся Квотриусом в память о море ракушки пепельницу. Он только и сделал, что увеличил её и «покрыл» лаком. И профессор не мёрз, покуда рядом был его возлюбленный брат. С Гарри же было холодно. Очень.