Партизаны Подпольной Луны

Северус умочал о причине наложения на Гарри Звёздного заклинания, столь безболезненого, сколь слабо мерцание звёзд. Это было совсем не то, что мощнейшее Небесное, призывающее силы развёрстых небес, буде они даже закрыты облаками и хлябями, но всё же, находящиеся не за множество миллиардов световых лет от исцеляемого, а непосредственно над головою. Потому действие последнего столь болезненно, а действие Звёздного, напротив, практически неощутимо.

Об этом заклинании, причиной которого послужила собственная неумелость, а, скорее, торопливость, Северус вообще не напомнил Квотриусу - постеснялся и того, что солгал Квотриусу о ненанесении ранок анусу Гарри, и своего излишнего знания.

Впервые жизни Снейп не рассказывал взахлёб о заклинании, никогда ещё не опробованном и наложенном впервые. Он просто держал перед глазами картину порванного ануса Поттера, и ему было не по себе. А самым странным было то, что сам Гарри не почувствовал боли, не пожаловался Северусу на жжение в межиножии, но вёл себя так, словно бы ни в каком Исцеляющем заклинании вообще не нуждался. И это было странным, весьма.

– Так, значит, не случайно он терпел боль от ран всю ночь до позднего утра в… тот, кровопролитный раз, пока я не пришёл со своими черномагическими, да, пролонгированными, но отсутствовавшими примерно два долгих утренних часа, пока я занимался любовью с Квотриусом, Обезболивающими заклятьями. А ведь Гарри практически прочувствовал за ночь всю боль грубоких порезов. А я-то тогда как расстарался, Мордред меня выеби и высуши!

У Гарри очень высокий болевой порог, вот и вся отгадка его тайны. Потому-то он, верно, и хотел… тогда боли, много боли, чтобы попросту почувствовать её и расчувствовать. Хотя я неправ - он же рассказывал о… неприятных ощущениях, когда его шпыняли Истинные Люди, да и о боли от удара мечом плашмя по голове тоже.

– Нет, наверное, я неправ. Ему же было в ту ночь тоже больно!.. Нет, Сев, ему было… хорошо, вспомни только его торжествующее выражение лица, когда ты… резал его.

Тогда почему Гарри сменил тактику и на этот раз отказался от кровавой оргии? Чтобы завлечь меня? Становится понятно, почему он проигнорировал меня, графа - полукровке, предложенного ему в абсолютное пользование, если можно так сказать. Он просто не удержался бы и снова порезал меня.

– А интересно, откуда у него, нежного юноши, знание о различных позах? Потом, в… следующий раз обязательно выясню. Ведь он же говорил, что только один раз видел милующуюся парочку юных геев в школе…

И где? В моих подземельях! Вот подонки, не нашли себе другого места, мерзавцы, гадёныши! Ох и злой же я вернусь!

… Если вообще вернусь…

– Ты снова не со мною, о переменчивый мой, пронизывающий до костей северный ветер, - напомнил о себе истосковавшийся Квотриус.

– Прости, о, прости, мой Квотриус, счастье всей жизни моей! Я… Я просто задумался о… неважно, сейчас всё неважно. Главное - здесь ты, со мною, не покинул меня, несмотря на измену мою тебе.

Эту гнусную, жалкую пародию на любовь! Слышишь, Гарольдус? Я к тебе обращаюсь! Ты… ты оскорбил меня в лучших чувствах!

Снейп возопил и даже кулаком о перила ударил от переполнявшего его осознания, что от его… столь щедрого предложения негодный мальчишка нагло отказался.

А «негодный мальчишка» в это время тихо подвывал, уткнувшись рассопливившимся от холода носом в подголовный валик, и горько рыдал, укрывшись с головою валяным покрывалом от того, что он не посмел… не осмелился… не умел… не знал, как… это делается. Ведь видел-то он только две чёрные тени в тёмнейшем месте подземелий, да слышал звуки, чавкающие и противные, поднявшие в нём волну омерзения их действиями, и только-то.

… - Да поговорим мы о походе позже! Пойдём, пойдём ко мне, я… так заласкаю тебя! Сердце моё живое у тебя в ладонях бьётся, стонет, молит о пощаде, дабы возвернул ты его в грудь мою. Делай со мною всё, что захочешь, хоть пуго порежь многажды, но будь со мной… сейчас. Так истомился я, покуда был ты с Гарольдусом, вот, смотри.

Квотриус показал сбитые в кровь костяшки пальцев и ссадину на лбу. Значит, бился, сначала руками, а потом и головой. Совсем, как… Гарри… тогда, в тот день церемониального, ответного пиршества семейства Снепиусов впосле свадьбы, переросшего в отвратительную оргию.

– Идём, идём к тебе, мой Квотриус, основа основ моих, идём, но всё будет так, как захочешь ты, мой единственный, родной.

– А как же твоя любовь к Гарольдусу?

– О, она куда-то испарилась, то есть, исчезла. Попросту говоря, её сдуло вместе с невинностью парня.

Северус нарочито говорил на народной латыни… Так ему было почти не больно сознаваться в этом и перед самим собой, и перед Квотриусом.

– Только тебя люблю я по-настоящему. Ты - моя первая и, должно быть, последняя любовь.

– А как же одинокий друг твой… там, во времени твоём?

Да будет благословение моё на соединение твоё любовное с ним, дабы не одиноки были вы оба, - произнёс брат торжественно.

– Но… не люблю я его, как мужчина мужчину. Только, как друга.

– Подружись же с ним теснее. Пусть у вас не будет любови истинной, но будет что-то вроде любви - дружбы.

– Да, верняк, что так и получится. Не век же мне вековать в одиночестве. Я теперь и представить себе не могу себя одного… там.

Глава 38.

Северус снова перешёл на вульгарную латынь, но на этот раз Квотриуса она почти не смущала, разве только чуть-чуть, по уже въевшейся привычке, что так говорят простые граждане - плебеусы. Высокорожденным же патрициям, каковым был Северус, и вообще Господам негоже говорить на языке черни.

– Но пускай его, значит, так легче говорить прекрасному моему, но несчастному брату, мне о горестях своих.

Милосердные боги! Как же он красив сейчас! И, хоть глаза его не светятся, как обычно, серебром, но взгляд их обволакивает, словно плотная заморская, тяжёлая, чёрная с золотыми узорами, парча.

– Как прекрасен весь - весь!
– облик его, сребряноликий, а сам он таковой тонкий, словно осинка молодая! Да и вновь мой Северус выглядит ещё более помолодевшим. Неужли сие есть волшебство Гарольдуса? Кажется, брату моему возлюбленному паче жизни сейчас лет семнадцать, и ни годом боле.

И в эту ночь полнолуния будем мы принадлежать друг другу, словно бы и нет на свете Гарольдуса, ведь сказал же Северус, светоч жизни моей, цветок мой солнечный, источающий ароматы летние трав луговых спелых, с колосьями налитыми, и цветов всех, что растут на Альбионе, словно бы собранных вместе, на едином преобширном лугу, и зелени дерев, ещё не утомлённых зноем, что не любит он больше драгоценного гос…