Пашкины колокола

И они трое чинно и неторопливо - мамка и Пашка с блюдечек, а Люсик прямо из чашки - пили чай с на редкость вкусными, тающими во рту сладостями. Люсик рассказывала о себе. Сначала училась в гимназии, потом кончила в Тифлисе школу народных учительниц, теперь в Коммерческом. Отец бухгалтер, когда-то был совладельцем фирмы дамских нарядов, но торговать не научился, разорился, пришлось наниматься на работу к другим. Нет, она в семье не одна, их четыре сестры...

Потом Люсик опять говорила о том, что Павлику необходимо учиться дальше, научиться как-то совмещать учебу с работой, раз уж работать ему необходимо. Мамка вздыхала и поглядывала в сторону печки: надо стряпать обед к возвращению мужа.

А Люсик и Пашка говорили о чем попало. Больше всего Шиповник твердила, что Пашке нужно учиться.

– Ты пойми, Павлик, хороший мой мальчик, - повторяла она, склоняясь над койкой.
– Ты смышленый, умный, тебе это необходимо... Когда поправишься, будешь ходить к нам в "красную" на кружок, который я веду. Это, конечно, немного, но лучше, чем ничего...

Она задумалась. Потом заговорила тише:

– Знаешь, Павлик, это же чудесно, что ты умеешь читать и писать... Книга! Что значит для человека больше, чем честная, умная книга? Только встреча с настоящим большим человеком! У меня были в жизни такие встречи, Павлик. Сколько бы ни прожила, никогда не позабуду свою любимую учительницу - Елену Дмитриевну Стасову... Она сейчас далеко, в Сибири, в ссылке. Лишь за то, Павлик, что хотела добра и счастья людям! Она там не одна, Павлик, там много хороших людей...

Пашка молчал, не решаясь мешать задумавшейся Люсик.

– Ну вот, Павлик!
– сказала она, услышав бой часов на пожарной каланче.
– К сожалению, мне пора... Но запомни, милый мальчуган... Хорошие и честные книги, заставляющие думать, всегда учат доброте и мужеству. Это святые колокола моего детства, они многому научили меня... Очень хочется мне, чтобы и в твоем детстве появились такие зовущие, не дающие покоя колокола...

Увидев, что Люсик поднялась, подошла мать.

– Уходите, Люсенька?

Люсик не успела ответить. По-хозяйски топая, в полуподвал спустился Семен Ершинов, пристально оглядел Люсик и Пашку.

– Вам что, Семен Семеныч?
– с тревогой спросила мать.
– Ежели за квартиру платить, то когда сам с завода...

– Не об этом речь!
– оборвал Ершинов.
– Мое слово к этому шпингалету, к вашему молокососу. Ежели он еще станет Лопуха кормить, я его, Лопуха то есть, на живодерку сведу! А мальчишке уши надеру! Слышал?

– Да что вы, Семен Семеныч!
– всполошилась мать.
– Разве он посмеет против вас?.. Кто такое сказать мог?

– А вот и сказали!
– возразил Ершинов.
– И видать, не напраслина! Ишь покраснел, ровно девка крашеная!
– Злым, внимательным взглядом с ног до головы окинул Люсик.
– Значит, заводских навещать изволите, мамзель стюденточка?.. Н-да... Из сицилисток, поди-ка, а? Небось и на примете у околоточного значитесь?

Выпрямившись, Люсик строго глянула в обрамленное смоляной бородкой лицо.

– У Красного Креста, ваше степенство, членом которого я состою, - с вызовом ответила она, - есть святая обязанность. К вашему сведению, наш Красный Крест находится под попечительством ее величества императрицы российской Александры Федоровны!.. О том, как вы в дни военных испытаний выполняете ваши патриотические обязанности, как вы угрожаете брату воина, защищающего родину от германского вторжения, я могу доложить фрейлине двора ее императорского величества.

Люсик неторопливо застегнула жакет.

– Надеюсь, уразумели, ваше степенство? Если посмеете тронуть семью Андреева хоть пальцем... я обещаю вам крупные неприятности! Вы русский язык хорошо понимаете?

Ершинов молчал.

Люсик пошла к двери. На пороге обернулась.

– Павлик Андреев! Будь уверен, что Красный Крест, находящийся под попечительством ее величества, не забудет о твоей судьбе, судьбе брата защитника отечества!.. Вот так, ваше степенство!

Побагровевший Ершинов молча переминался с ноги на ногу.

14. ВСТУПЛЕНИЕ В ЖИЗНЬ

– Ну, сын, вот, значит, и кончились твои детские годы!
– со вздохом сказал за ужином Андреич, отодвигая пустую миску и доставая кисет.
– Не забрили бы Андрюху - другое дело. Гуляй, милый, пасись на воле, сражайся в свои бабки-козны. Но теперь, Павлуха, нам без твоей копейки в общем кармане никак не обойтись. С начала войны и хлеб, и все прочее вздорожало в пять, а то и поболе раз, а михельсоны нашему брату едва вдвое надбавили. Сами золото на военных заказах лопатами гребут, а как рабочему человеку жить - им наплевать!

Пашка сидел рядом с отцом. Ухо болело, но он старался не показывать этого, не морщиться.

– Да какая же беда, батя?
– спросил серьезно, подражая отцу. Нагулялся я, наигрался!

Мать обняла Пашку, прижала его голову к груди.

– Пашенька! Радость ты моя остатняя! Всю бы свою кровушку капельку за капелькой отдала бы, лишь бы тебе не маяться в проклятом кузнечном аду. Это ведь со стороны глядеть легко, родненький! А там - огонь, вечный дым и смрад, железки раскаленные над головой висят-качаются, того и гляди, рухнут, зашибут насмерть! Ручонки-то у тебя для кузнецких дел слабосильные!

– Ну, мать, это ты зря!
– нахмурился Андреич.
– Павлуха всегда у меня под надзором будет, а потом - он у нас парень не слабее других, подзакалится на огоньке у горна, такой витязь-богатырь станет, хоть к самой царевне Несмеяне сватов засылай! Так, что ли, сын?

...Как-то весной, в первый пасхальный день, когда старики по-праздничному отдыхали дома, Пашка читал им вслух пушкинские сказки. Мать и отец слушали с гордостью: ишь каким грамотеем вырос сынок. Да и певучие слова сказок околдовывали, опутывали невидимыми ласковыми тенетами - так бы и слушал их без конца.

– Прямо, Пашенька, будто песни весенние девичьи или молитва какая душевная, - задумчиво сказала мать, когда Пашка перевернул последнюю страницу.
– Ровно кто золотым молоточком слова выстукивает, так и сверкают перед тобой, так и сверкают!
– И со смущенной улыбкой повторила: - И тридцать витязев прекрасных чредой из вод выходят ясных... Так, сынонька?

– Ага, мам, так, - обрадовался Пашка.
– Только не витязев, ма, а витязей...

– Все одно!
– перебил Андреич.
– И так и этак понятно. Спасибо тебе, сын. Сказку-то Пушкин, что ли, писал?

– Пушкин, Александр Сергеич!

– Пу-у-ушкин, - задумчиво протянул Андреич.
– Должно быть, тоже из нашей, огненной профессии родные у него были, пушечное литье варганили. Фамилия-то чаще всего по ремеслу дается.

Когда отец отошел от стола, мать потихоньку спросила Пашку:

– Витязи, сынок, они какие из себя будут?

– Ну, мам, как не понимаешь?! Витязь, он здоровенный, могучий, вроде нашего Андрюхи.

– А-а-а! Вот теперь ясно.

С тех пор, стирая ли мужнины и сыновьи просоленные потом рубахи, латая ли заношенное бельишко, мать иногда просила: