Пастырь Добрый

Когда я к нему взошла, он весело посмотрел на меня, как бы спрашивая: довольна ли я им? Я его перекрестила, поцеловала крепко и сказала:

— Хорошо очень, но это еще не все.

Он серьезно посмотрел на меня и сказал:

— Я знаю.

Полетела к батюшке благодарить его. Больному делалось лучше, доктора надеялись на выздоровление. С трудом уговорили его переехать к себе домой. Дома около него были, кроме дочери, еще его родная сестра, сестры милосердия (две, очень хорошие) и друзья. Жена всячески старалась снова поссорить его с дочерью. Дошло дело до того, что было опасно оставлять ее одну у постели больного: неизвестно, что она могла бы с ним сделать.

И вот как–то дочь, вся в слезах, жалуется мне, что житья от «той» нет, что она начинает брать верх. Просила сходить к «тому священнику» и попросить его, чтобы он обезвредил ее. Она не давала себе отчета, как о. Алексей это сделает, но чувствовала, что он может помочь.

Я ей велела все терпеть от «той», но ни под каким видом не отходить от отца. Сама побежала к батюшке. Шла Литургия, он исповедывал. В исповеди ли, в богослужении ли, или даже в молитве вообще, всегда чувствовалось, что о. Алексей совершает таинство. И в данном случае, девочка, стоявшая перед ним, хорошо сознавала великое таинство исповеди. Многим детям первая, а иногда и единственная исповедь у батюшки оставляла в их душах неизгладимый след на всю жизнь. Он сидел и серьезно, но ласково смотрел на нее. Сколько у него было любви к детям!

Я сказала, что мне нужно поговорить с батюшкой об одном умирающем и меня пропустили на амвон. Хотя батюшка был как–будто весь поглощен исповедью этой девочки, но я чувствовала, что он видит меня и следит за мной. Часто так бывало у него, что говорит с кем–нибудь, а за твоей душой следит, как ты в данное время себя ведешь. Это он делал, не глядя на тебя. А иногда бывало так, что кончает с тобой и сейчас же весь отдается другому. Ты еще не успела выйти, а он уже и не смотрит на тебя и ты чувствуешь, что ты как–будто перестала существовать для него. В деле старца о. Алексея иначе нельзя было. Необходимо было всего себя отдать тому, чья душа в данное время этого больше всего требовала.

Я старалась внимательно слушать богослужение, которое шло в левом приделе, но было очень трудно, так как мысли были заняты другим. Наконец батюшка кончил и подошел ко мне, протягивая мне обе руки. Я ему все рассказала. Он весело посмотрел на меня.

— Имя ей?

— Александра.

— Гм… Александра хорошая бывает… а эта ведь… — пошутил он. Я покраснела от радости.

— Обедню будете стоять?

— Если благословите.

— Оставайтесь.

Я с радостью осталась и горячо молилась иногда Богу, чтобы Александра нам не мешала. Иногда, — потому что все время нельзя было: в церкви должна была быть и молитва церковная.

Дня через два жена больного успокоилась, отошла совсем от него, и все ее планы рассеялись, как дым. Дочь была в восторге. Я полетела благодарить батюшку.

— Вот видите ли, она и была не опасна, — сказал он, — это все только так казалось.

А сам был радостный такой и глаза блестели так весело–весело.

Больному делалось все хуже: ждали его смерти. Но я говорила сестрам, что он не умрет и просила их особенно молиться за него по пятницам. Его сестре очень захотелось его причастить. Я попробовала заговорить с ним об этом, но он сказал:

— Зачем? Это разве нужно?

Я не стала настаивать, как батюшка велел.

Применяли какой–то новый способ лечения и больному стало лучше. Доктора думали, что опасность миновала. Но вдруг во вторник у него сделалась гангрена на ноге. Он стал очень страдать. Доктора признали близкий конец. Но полного примирения еще не было. Прихожу, а жена его говорит мне, что он не хочет меня видеть. Я поняла, почему, и все же пошла к нему.

Дежурная сестра рассказала мне, что иногда больной мечется в тоске и ужасе. Кого–то видит, очевидно, и от кого–то не может освободиться. Потом вдруг успокаивается и лежит тихо и мирно.

— Какой–нибудь праведник за него молится, — сказал она, — всегда так бывает. Духи подступают и мучают их, а по молитвам того человека они отступают. Нам это знакомо. Уж и сильна же молитва этого человека, ведь какая борьба бывает!

Сестры о батюшке ничего не знали и в этот раз я не стала им об этом говорить, а самой стало страшно.

Я подошла к больному, перекрестила и поцеловала его. Он открыл глаза, узнал меня и с тревогой и страданием посмотрел на меня.

— Я обещал… не забыл… исполню… — тихо сказал он.

Как я ко многому ни привыкла за это время, но это поразило меня. Значит все время у него только и дума была об этом. Я снова стала ему говорить, как это необходимо, какое он получит здоровье, как ему будет хорошо и светло на душе. Он внимательно слушал меня. Потом я перекрестила и оправила его, он улыбался.

Сестре сказала, чтобы она все время молилась — до пятницы он не умрет. Дочери велела вызвать мужа. Дома я очень мучилась: а вдруг на последнем сорвется?

Но вот звонок и по телефону спешно вызвали меня туда. Прихожу. Оказывается, он принял обоих и не расстается с ними. Говорит им, как он жалеет о том, что было. Как он их любит, как счастливо они заживут вместе; как по его выздоровлении они все поедут в Италию.

Я взошла к нему, когда он остался один. Он лежал спокойный и радостный.

— Ну вот, я исполнил все. Вы довольны мной? Теперь что же будет?

Я встала на колени и поцеловала его руку. И начала с жаром говорить ему, какое он сделал великое дело. Как им теперь всем хорошо и какая чудесная жизнь ожидает его скоро. Я почти что не скрывала, о какой жизни говорю ему. А он лежал так тихо и лицо его было какое–то просветленное. Он внимательно слушал, радостно улыбался и все повторял:

— Теперь будет хорошо–хорошо. Светло–светло.

И, казалось, душа его уже чувствовала тот невечерний свет и ту жизнь нестареющую.

Сильно молились мы с сестрой у его изголовья. Она меня спросила, не нужно ли приготовиться, так как он скоро отойдет.

— Нет, — сказала я, — он умрет в пятницу днем.

Она с удивлением посмотрела на меня. Я сказала днем, потому что в пятницу, именно днем, ему всегда делалось хуже.

Больной все время проводил с дочерью и ее мужем. Все время говорил им, как он любит их и как хорошо они будут жить; а когда ему было очень плохо, то он только крепко держал их руки в своих. В четверг вечером он положил им руки на голову и молча долго держал их так, как бы благословляя их.

Я пришла поздно вечером. Тихо подошла к нему. Он лежал так спокойно и тихая радость была на лице его. Я перекрестила его и сказала его душе:

— Прощай. Иди туда, где нет ни болезни, ни печали, ни воздыханий, где радостно и светло.

Видно было, что ему хорошо–хорошо. Он уже еле дышал. Я положила земной поклон со словами:

— Молитвами старца моего, св. протоиерея Твоего о. Алексея, Господи упокой душу его в месте светлом, в месте покойном.

Потом с сестрой стали молиться со слезами Богу об отлетающей душе его. На другой день вечером приехала уже на панихиду.