Пастырь Добрый

Так и вышло: все кончилось для меня благополучно. При следующей беседе батюшка был такой же веселый и довольный. Он долго и много говорил о значении креста и как его нужно нести. Говорил все известное, но так просто, хорошо. С такой любовью и надеждой возбуждал нести свой жизненный крест. Так хорошо говорил о его легкости, если нести его в послушании и смирении. И все вместе: его беседа, обедня и его благословение в церкви крестом оставило в душе моей глубокий след.

Всю жизнь каждый праздник креста ознаменовывается для меня особым духовным переживанием. И осталось в моем сердце, что батюшка придает кресту особенное значение для меня. Бывало батюшка так хорошо говорил о великом значении креста Спасителя, о тяжести воспринятых Им на Себя грехов всего мира, о страданиях Его, невинного, из–за любви к людям.

Батюшка учил, что каждый раз, как нам наш крест покажется тяжелым, мысленно взирать на крест Спасителя. И подумать, что мы являемся по сравнению с Ним. А крест–то несем самый ведь легкий. Мы не должны искать другого креста, кроме своего, который нам дан Господом и который всегда нам кажется тяжелее других, а на самом деле является самым легким.

И снова он открыл книгу и опять для меня пришлось место о смирении и молитве.

— Видите, как на вас все то же падает: смирение и молитва, — сказал он. — Другого пути, значит, нет… еще любовь.

Первый раз показал мне все, что нужно иметь: смирение, кротость, молитву и любовь. Потом каждый раз читал мне то, что было наиболее важным в данный момент для меня. Сначала особенно напирал на молитву, потом на смирение и, наконец, дал мне последнюю задачу — любовь.

Прихожу в церковь в батюшкины именины. Служит «сам». Хотелось именно в церкви почтить его. Молилась хорошо, как в то воскресенье.

Днем принесла ему гостинец и заметила что–то неладное у него в квартире. В это время батюшку вызвали на второй допрос и долго все не знали, чем это кончится.

Но я, отдавши свой гостинец, пошла домой с полной уверенностью, что батюшка нам нужен, и потому Господь не допустит для него ничего плохого. Почему–то тогда всегда так думалось.

Утром прихожу проведать батюшку.

— Где же была, Александра? — весело встречает он меня. — Тут было без вас меня арестовать хотели. — И стал он мне рассказывать все, что с ним было. Очень хорошо и мудро отвечал он им. — А первое, что спросили меня, — улыбаясь, сказал он, — кто мои друзья? А я им говорю: друзей у меня много, трудно перечесть. А они опять: а именно? Вот на первом месте и назвал вас. Это уже второй раз я назвал вас своим другом. Вас, наверное, теперь арестуют. Нельзя быть моим другом… — задумчиво и грустно проговорил он. — Они моей одышки испугались, боялись, что я умру у них, потому так скоро и отпустили.

Легко он говорил все это, но по его виду, по прерывистому и тяжелому дыханию было видно, что тяжело достался ему этот второй и последний его допрос.

Трудно было отвечать за Маросейку. «Это последний. Больше не будет», — как–то особенно проговорил он.

Бывало часто батюшка, шутя, как бы поддразнивая меня, говаривал:

— Вот придет праздник, а меня не будет. Могут со всем скарбом выслать далеко.

— Нет, батюшка, это невозможно. Где Он (Бог) тогда?

— Разве можно так говорить, — строго, бывало, остановит он. Потом посмотрит вдаль, глаза наполнятся слезами. — Нет, не вышлют меня, никто меня не тронет. Я сам уйду.

И непонятны мне были тогда эти слова, и смущенно молчала я, не смея спросить.

В Лазареву субботу прихожу к батюшке просить благословения на особенный пост на Страстную. У своего «отца» спрашивать боялась.

Батюшка шутил, не соглашался, грозился сказать про «то» ужасное о. Константину и Ване.

— И что с ними было бы, если б узнали! И что было бы! — ужасался он.

Я засмеялась и опять стала приставать к нему разрешить пост. Он отвернулся, долго думал, опустив голову, и, наконец, сказал:

— А муж что?

— Он, батюшка, привык. Я и в прошлом году так делала. Поворчит, а потом ничего.

— А о. Константин?

— Никогда не знал об этом. Я просто благословлялась на Страстную, а как ее проводить, было моим делом.

— Разбойница этакая!

— Простите, батюшка, это было раньше, теперь я умнее. Ну же, батюшка, а батюшка? Разрешите, дорогой. Я к этому привыкла и ничего особенного со мной не будет.

— А выдержишь?

— Ну, а то как же!

— Помни! — и батюшка стал строгим, — если не выдержишь, будет плохо (от Бога).

— Нет, батюшка, разве мыслимо? — А самой сделалось страшно. Очевидно он видел в этом что–то особенное и очень трудное.

— Ну, во имя Отца и Сына и Святого Духа, — благословил он меня.

— Господи, помоги ей, — сказал он горячо.

На другой день после обедни прихожу к нему. Он усадил меня с собою чай пить и не знал, чем угостить. Я никогда с ним чай не пила и чувствовала себя неловко, боясь сделать что–нибудь не так. Он следил за мной все время и заставлял больше есть и пить. Я поняла, что это было его благословение мне на Страстную, которое должно было поддержать меня, что и было на деле.

Когда я напилась, он сказал:

— Ну вот, держись. — Потом опять всю благословил, пристально посмотрел мне в глаза и отпустил.

Страстную постилась, молилась, как только могла, все не умея, но от чистого сердца. Страх перед Плащаницей делался все больше и больше. Как я подойду к Спасителю, Которого я оскорбила.

С батюшкой не говорила, заходила только за благословением для поддержки.

Взгляд его, полный жалости и любви, придавал силу на дальнейшее. Прихожу в пятницу перед исповедью у о. Константина и по обычаю кланяюсь в ноги.

— Ну, кажется, теперь поклоны кончились, а вы все свое. Уж довольно, думается, — сказал он, как–то особенно глядя на меня.

— О. Константин говорит, батюшка, что они только начинаются, — виновато проговорила я. — Батюшка, мне страшно. Я не только не могу приложиться к самой Плащанице, к краю–то ее не могу. Ведь Он там живой лежит!

Батюшка смотрел мне в душу своими темными большими глазами.

— Батюшка, — продолжала я, — у меня живого места ни внутри, ни снаружи. А покаяния нет, и все так же страшно.

— Я знаю, я знаю все, — как–то особенно проговорил он, — вы можете (имеете право) с спокойной совестью приложиться. Скажите так: Господи, дай мне силы любить Тебя, дай мне силы служить Тебе! И с этими словами приложитесь к ногам Спасителя. Слышите? К ногам, и непременно сделайте, как я говорю вам. Скажите эти слова и поцелуйте ноги Его, Его Самого, — вдохновенно произнес он.

Я страшно поразилась. Батюшка сказал мне те слова, которыми я молилась ежедневно и которых никто никогда не слыхал. Это второй раз в жизни он мне говорил мою молитву, которую знал только Бог и я.