Пастырь Добрый
Шрифт:
Она так сердито на меня посмотрела и говорит: «А ты разве не знаешь, что сегодня пятница, а он по пятницам не принимает?» — «А почему же, — спрашиваю, — вы здесь сидите?» — «Меня он примет, потому что я больная. Надо мной он каждый день молитвы читает. А ты уходи. Он тебя все равно не примет».
Но я не ушла, а решила все же ждать и узнать самой, если не примет, то когда разрешит придти. Опять стала спрашивать у этой женщины: «Скажите, он знает, что вы здесь сидите?» — «Да, он знает, он уже выходил и велел подождать. Чайку, говорит, попью, тогда и приму. Да что–то долго не выходит».
Я тоже решила ждать. Сошла ступеньки на четыре пониже этой женщины, хотя она усиленно все время гнала меня, а я не обращала внимания и продолжала стоять. Смотрю, Лидия Александровна [252] принесла ключи от церкви (тогда она меня не знала, и я ее тоже). Она постучала, ей открыли, и дверь опять закрылась. Слышу через дверь, что к ней вышел Батюшка и спрашивает: «Лидия, ты что?» — «Да вот ключи принесла». —
252
См. прим.
Вдруг открывается дверь, и в дверях появляется Батюшка в белом подряснике и прямо смотрит на меня: «Ну–ка ты, молодая, иди ко мне. Я тебя–то и жду».
Эта женщина, что сидела, подходит к нему и говорит: «Батюшка, я ведь первая и давно вас жду». — «Ну что же, голубушка? Долго ждала, — еще подожди. А вот ей нужнее тебя. Ее–то я первую и возьму».
Я вошла за Батюшкой в кабинетик. Он помолился, предложил мне сесть, и сам сел напротив меня, и говорит: «Ну, голубушка, рассказывай все, с чем ты пришла».
Я говорю: «Батюшка, вот мне выходит место, очень хорошее место — к нашему редактору. Питание у них хорошее, голодать не буду, а то я очень сейчас голодаю».
— А ты их хорошо знаешь–то?
— Хорошо, — говорю, — они люди хорошие.
— Нет, — говорит, — ты их не знаешь: они только сейчас к тебе хорошо относятся, пока ты у них не служишь, а когда к ним перейдешь, то и душу и тело твое погубят. Так что ты это место не занимай. Это место принадлежит одной старушке, а тебе место будет очень сытное, о тебе добрые люди уже хлопочут.
Я говорю: «Батюшка, я никого не просила, чтобы за меня хлопотали. Я в работе не нуждаюсь, а в настоящий момент нахожусь на работе».
— А все–таки тебе скоро будет сытное место, и ты туда перейдешь, а если не послушаешь меня, уйдешь в няни, тогда что бы с тобой ни случилось, ко мне не приходи, не приму. А если послушаешься меня, то какая бы у тебя нужда ни была — материальная или духовная — всегда мои двери открыты тебе. Если придешь с парадного, и будет много народа, то обойди кругом дома и зайди с черного хода. У меня есть Серафима Ильинична [253] , ты ей скажи: «Мне велел Батюшка придти», она тебя и пропустит ко мне. Ты где живешь, куда ходишь молиться?
253
См. прим.
Я говорю: «Я ходила в Кремль, в Чудов монастырь, а теперь его закрыли; хожу куда придется, а больше все в ваш храм хожу».
После закрытия Чудова монастыря, многие чудовские стали ходить на Маросейку и даже помогли там наладить хор. С их приходом в богослужение был введен тропарь святителю Алексию (на обедне). Они не теряли связи между собою и как бы образовали особую «группу», наряду с «курсовыми» (богословские курсы в храме, которые были открыты при участии Андрея Гавриловича Кулешова [254] ). Они часто собирались на квартире у Тони [255] , к ним приходил Батюшка, сначала один, потом с о. С [ергием] Дурылиным, беседовал с ними, рассказывал много случаев из своей практики. Батюшка шутил, давал всем прозвища: «Надя–сычевка», «Таня–рухольная», «Тоня — отец Гурий». Всех было 22 человека, и они еле помещались в маленькой комнатке Тони. О. С [ергий Мечев] был уже иереем, но он вечно возился с курсовыми и вообще с интеллигенцией, и чудовские его «не признавали» и редко и под благословение к нему подходили. На «вечеринках» у Тони никому и в голову не приходило его приглашать. Но однажды девочек зазрила совесть: «Ведь, может быть, Батюшке приятно будет, если мы пригласим его сына». Все были уже в сборе, когда они решили спросить об этом Батюшку. Батюшка так и встрепенулся от радости: «Вот хорошо, вот хорошо. А кто же за ним сходит?» Вызвалась Манюшка Семенова, которая вообще часто провожала о. С [ергия]. Она застала его дома, но он собирался куда–то уходить по делу. Услышав, что Батюшка благословил его придти, он все же решил зайти к Тоне хоть на десяток минут. Из собравшихся он почти никого не знал, кроме Маруси [256] , Веры и Марии [257] канонарха. Он всматривался в незнакомые лица и прислушивался к шутливым обращениям, с которыми Батюшка оделял угощениями собравшихся девушек. Наконец он нагнулся к Марусе и спросил: «Да какая же Тоня–то, я что–то ее имени не слышу». — «А Тоня — это о. Гурий». На этот раз о. С [ергий] пробыл недолго, но в следующие разы его всегда приглашали. Уходя, он шутил с «о. Гурием»: «Оказывается вы на втором небе живете?» Батюшка объяснял сестрам, что для него очень важно, чтобы молодые священники познакомились с ними, а не с одной интеллигенцией, и чтобы послушали его рассказы. Они неопытные, им надо учиться, как обращаться с народом. Батюшка приводил множество интереснейших случаев, но Тоня их перезабыла.
254
См.
прим.255
А. М. Волковой — автора воспоминаний.
256
См. прим.
257
См. прим. к письму № 26.
Тоня мало бывала на квартире у Батюшки, старалась всегда все спросить в храме. Однажды, когда Батюшка болел, и к нему не пускали, у нее возник важный вопрос, она обратилась с ним к о. С [ергию], но тот отказался решать и велел обратиться к Батюшке. «А как же? ведь к Батюшке не пускают!» — «Ничего, я проведу!» — и о. С [ергий] провел Тоню наверх, посадил ее в Батюшкин кабинетик и просил подождать, пока Батюшка напьется чаю. К ней прибежали ребятишки: Ика, Зоя, Алеша [258] , стали ее теребить. В это время в комнату вошла Ольга Петровна [259] , осмотрела все кругом и спросила: «Скажите, здесь не было монаха? Батюшка спрашивает какого–то монаха». — «Нет, никого не было, одна я». Ольга Петровна прошла в столовую и там стала расспрашивать о монахе, которого зовет Батюшка. Никто его не видал. Ольга Петровна пошла к Батюшке: «Батюшка, там никакого монаха нет!» — «Да вы посмотрите в кабинетике, там отец Гурий сидит!» — «Нет, Батюшка, там только какая–то девушка». — «Вот это–то и есть о. Гурий! Позовите ее ко мне!» Когда Тоня вошла, то Батюшка, смеясь, сказал ей: «Ну вот видишь, Тоня, как я сделал! Теперь все мои тебя хорошо узнали». С тех пор, когда надо было мне пройти наверх, спросишь Евфросинию Николаевну [260] — можно или нет, а она всегда скажет: «Ну, уж кому–кому, а о. Гурию всегда можно!» Из детей своих о. С [ергий] особенно любил старшую — Ику. Откуда бы он ни приходил, всегда сейчас же хватал ее на руки, несмотря на ее протесты, и чем бы она ни была занята. Он спрашивал у Евфросинии Николаевны: почему она тебя любит, а я ничего не могу от нее дождаться, как только: «Папа, уйди!» — «А потому, что я ей никогда не мешаю». Батюшка же из внуков больше всех любил Алешу, заботился о нем, поручал своим хозяйкам покупать для него молоко. Бывало о. С [ергий] придет откуда–нибудь и ищет Ику, а Батюшка ему: «Да ты посмотри на Алешеньку, какой он хороший», — но о. С [ергий] все–таки искал в первую очередь Ику.
258
Епископа Арсения (Жадановского). См. прим.
259
См. прим.
260
См. прим.
— Так значит, ты — Чудовская? А я очень уважаю вашего владыку Арсения [261] . Тебя как звать–то?
— Меня Тоня звать.
— А, Тоня! Ну, Тоня, будь хорошая и ходи к нам в храм.
Затем Батюшка встал, помолился, благословил меня и проводил с лестницы. Пока я спускалась с лестницы, он все наказывал мне не ходить в няни.
Я вышла на улицу. На душе было так легко–легко и радостно. Вот, думаю, какой чудный Батюшка, — ведь роднее родного отца принял меня. Ко мне так душевно и заботливо родной отец не относился.
261
См. прим.
Проходит две недели. Однажды прихожу с работы уставшая, голодная, слышу — стучатся в дверь. Открываю. Смотрю — стоит одна моя знакомая и говорит: «Ты знаешь, зачем я к тебе пришла? Не перейдешь ли к нам в столовую работать? Место у нас сытное, хорошее, а ты, наверное, голодаешь? Меня заведующая давно просит рекомендовать ей работницу, только чтобы была честная, не воровала, и вот у меня мысль сразу на тебя пала, и решила я тебя перетащить к себе. Приходи завтра же к нам работать». И я на другой же день перешла в столовую работать и была поражена прозорливостью Батюшки, заранее предсказавшего мне об этом месте.
В 1919 г. в декабре месяце, за неделю до Рождества, я исповедовалась у Батюшки. Он спросил меня, с кем я живу. Я ответила, что с родителями. «А мирно ли ты живешь–то с ними?» Отвечаю: «Батюшка, все бывает, и ссориться приходится: все из–за хлеба». — «Не ссорься, голубушка, а то жалеть будешь: ведь тебе скоро одной придется жить. Жалеть будешь».
И действительно, не прошло и трех месяцев, как они умерли, — и папа, и мама, и 9–летняя сестренка, так что к Пасхе я уже жила одна. А старшая сестра вышла замуж и ушла от меня.
Прошел год, как умерли мои родители. Под день их кончины пришла с работы в девятом часу вечера, написала заупокойную записочку и пошла в церковь, чтобы отдать ее Батюшке, так как на утро мне рано нужно уходить на работу и не придется быть в церкви. Когда я пришла, всенощная уже окончилась, и Батюшка выходил из храма, окруженный народом. Я протискалась вперед. Подаю ему записочку и говорю: «Батюшка, завтра память — годовщина смерти моих родителей. Помолитесь за них». Он взял мою записочку, сунул ее в карман и стал разговаривать с сопровождавшими его.