Пасынки

— Сам-то что присоветуешь?

Вместо ответа светлейший обернулся. Там, позади них, ехавших верхами и сопровождаемых двумя молчаливыми преображенцами, с мостков на набережную неспешно въезжала карета с императорским вензелем на дверцах. Между прочим, говорили они достаточно громко, Раннэиль даже оттуда всё прекрасно слышала. И, не утерпев, выглянула в окошко, не забранное стеклом.

Они оба, и Пётр Алексеевич, и Александр Данилович, смотрели на неё. Князь с неким намёком, а император — с долей печальной нежности.

— Дельно помыслил, Алексашка, — сказал государь, угадав невысказанное своим старым другом. — Поехали, разберёмся с этой напастью.

Раннэиль, тихо вздохнув, откинулась на мягкую спинку сидения. Она уже догадалась, что за мысль посетила державную голову.

Хорошо, если это сработает.

Два ровнёхоньких строя на плацу, один против другого. Синий — ингерманландцы, пехота — и впрозелень серый — альвы. И те, и другие вытянулись в струнку, как и полагалось по их уставам при явлении государя.

Ни звука, если не считать пофыркивание лошадей.

В очередной раз княжна убедилась, что сходные задачи решаются сходными способами, кто бы их ни решал. Основой любой армии, если это действительно армия, а не большая разбойничья шайка, всегда и везде является дисциплина. С этим, насколько Раннэиль знала, в русской армии был относительный порядок. У альвов — тоже. Прочие различия, вроде покроя одежды, отношения к праву женщин умирать за отечество или тактической подготовки, были всего лишь деталями. Из-за них можно было спорить или даже подраться, но сути они не меняли.

Оттого и выглядели оба строя одинаково. Ну, почти.

На взгляд княжны, молчание несколько затянулось, но, поскольку её мнения никто пока не спрашивал, уместнее будет промолчать. В данном случае, тихонечко сидеть в карете, покуда не пригласят выйти, и разглядывать строй альвов в поисках знакомых лиц.

Впрочем, этого ей сделать не дали. Пётр Алексеевич имел собственные представления о том, как следует разговаривать с альвами. Так ни слова не сказав, он спешился и, распахнув дверцу кареты, властным жестом подал княжне руку. Та удивилась, но правила игры приняла.

Подскочившего, было, к нему офицера-пехотинца государь прервал на первых же словах.

— Погоди ты со своим докладом, — отмахнулся он, и, обведя строй альвов недобрым взглядом, поинтересовался у княжны: — Все ли они говорят по-немецки?

— Хорошо говорят немногие, мой государь, но понимают все, — тоном безупречной аристократки ответила Раннэиль, учтиво потупив взгляд.

— Добро. Стало быть, поговорим без толмачей… Офицер! — он ткнул пальцем в сторону альва-командира, стоявшего впереди строя. — Хотел меня видеть? Вот он я. Говори, чем вы недовольны.

Раннэиль не без доли злорадства отметила, как с, казалось бы, невозмутимых лиц альвийских воинов исчезает налёт самодовольства и заносчивости. Она по себе знала, как действует на окружающих странная душевная сила, исходившая от Петра Алексеевича. Эта сила, подобно горной лавине, сметала на пути всё. Даже непробиваемую альвийскую спесь. Лицо командира новоприбывших, прочерченное следами хорошо залеченных шрамов, отражало этот самый процесс в полной мере, хотя умудрённый опытом альв, выглядевший лет на сорок с небольшим, старался держать себя в руках.

— Мой государь, — командир поклонился, как то следовало по альвийскому воинскому обычаю. — Отчего такое недоверие и пренебрежение к нашим сёстрам? Они — воины не хуже нас. Позволь им служить новой родине так, как они умеют.

— Как умеют, говоришь? — переспросил Пётр Алексеевич. — Ведомо ли тебе, офицер, сколько всего альвов осталось?

— Нет, мой государь, — честно сказал альв.

— Менее трёх тысяч, — последовал ответ. — А людей только в России живёт не менее пятнадцати миллионов. Не воевать вашим бабам надобно, а рожать. Понятно ли говорю?

— Но, мой государь, среди нас осталось мало мужчин, — с запинкой проговорил опешивший альв. — Мы прибыли одними из первых. Но там, в Риге, остались почти одни женщины и дети, семьи погибших воинов. Скоро они будут здесь, и… Как им быть?

— А ты подумай, офицер. Может, догадаешься.

И снова хранившая на лице маску невозмутимости Раннэиль отметила, что бывалый воин испытал второе потрясение подряд. Княжну Таннарил он явно узнал, и до него наконец дошёл истинный смысл её присутствия рядом с царём.

— Я тебя выслушал, — сказал тот — нарочито не повышая голос, чтобы присутствующие напрягали слух и не отвлекались ни на что иное. — Теперь вы все послушайте меня. Коль уж пришли в Россию и присягнули на верность престолу, так и законы российские будьте добры соблюдать. Кому сие не в радость — может проваливать, не держу. Но с тех, кто решит остаться, спрашивать буду как со всех прочих.

Ощущавшая настроения сородичей куда тоньше, чем люди, Раннэиль всей кожей чувствовала недоумение и раздражение воинов. За сотни и тысячи лет они привыкли к тому, что к альвам отношение всегда особое, а тут — спрос как со всех прочих. Но те же сотни и тысячи лет в их души намертво впечатывалось иное: с государем, коему присягнули на верность, не спорят. Неважно, альвийский ли это Высший из Высших, или российский император. Они смирятся. Они ещё слишком альвы, чтобы подвергать сомнению слова самодержцев.

— Молчите — стало быть, согласны со мною, — подвёл итог Пётр Алексеевич, чуть повысив голос. — Значит, так тому и быть.

— Мы выполним ваш приказ, государь, — снова склонился альв-офицер. Лицо его при том было совершенно каменное. И тут же добавил на родном языке, полуобернувшись к сородичам: — Сёстры, вы всё слышали. Император прав, вы можете послужить нашему народу так, как не сможем послужить мы, мужчины. Те из вас, у кого нет мужа, пусть ищут себе пару. Покиньте строй.

Примерно с полминуты длилась тягостная тишина. Только поднявшийся холодный ветерок, едва слышно шурша, шевелил полы одежд. Раннэиль замерла, впервые за долгое время не зная, чего ждать от следующего мгновения. Оно-то наступит в любом случае, но сюрпризы, на которые всегда были горазды альвийские воительницы, ей были вовсе ни к чему.

Из второго ряда, почти бесшумно ступая, вышла молодая альвийка. Стройная, подтянутая, с волосами, обрезанными по плечи и связанными в хвост. Одеждой и причёской она ничем не отличалась от прочих воинов, и потому княжна в первый миг засомневалась. Но когда воительница повернулась лицом, все сомнения отпали.

«Лиа!»

Последние годы были для Раннэиль не слишком щедры на радостные моменты, но встреча с Лиассэ, единственной настоящей подругой, которую уже не чаяла живой увидеть — это, несомненно, радость. Жаль, нельзя эту радость продемонстрировать: воины не выставляют личные отношения напоказ. Но, хвала всем богам всех миров, Лиа и без того всё поняла. Остановилась в положенных по уставу пяти шагах, поклонилась императору, и только после того позволила себе посмотреть Раннэиль в глаза.