Патриарх Никон

— В обозе что?

— Знать, царские дары и казна.

И с этими словами толмач двинулся дальше [16] .

— A-а... знамо, — сердито произнёс Волк.

Выглянул из ворот сосед его Лисица.

— А что, Волк? — спросил он.

— Лисинька, то немцы с царской казной из Москвы прут, а там и к нам в гости пожалуют.

— Ей-ей, Волк, не смолчу... Гость-то Стоянов что ни на есть кажинный день то мясо, то хлеб прёт к немцам, а этот с казной... Не будь я Лисицей, коли пущу немцев из града.

16

Все фамилии исторические.

Он опрометью побежал к земской избе и по дороге сзывал туда народ и единомышленникам велел бегать по улицам и кричать: «Ратуйте, батюшки! Измена! В избу земскую!»

Побежал народ по улицам, и не более как в четверть часа у земской избы собралась большая толпа народа.

Лисица неистово кричал ей:

— Гость Стоянов наш хлеб и мясо увозит немцам, а те везут из Москвы казну, а там немцы сюда пожалуют да полонят и нас, и жён наших, и деток.

В этот миг показался из земской избы рослый, плечистый богатырь Андрей Гаврилов.

— Отец родной, — крикнул ему Лисица, — не дай нас погубить, не дай нас продать немцам.

— Где? Где немцы? — спросил голова спросонья.

— А вот к Софии потянулись... Выедут, вывезут они нашу казну!— крикнул Волк, появившийся тоже у избы.

— Того не можно, — заревел Андрей Гаврилов. — Батюшке царю измена, то бояре воровские озорничают. Идём, молодцы, — я вперёд...

Колосс этот двинулся вперёд; рядом с ним шли Волк и Лисица; вся толпа ринулась за ними.

Они пошли переулками, чтобы отрезать путь датскому послу.

Не более как через двадцать минут они достигли цели: выйдя из боковой улицы, они очутились прямо против поезда посланника.

Посланник, видя впереди большую толпу, обратился к толмачу Нечаю Дрябину:

— Спросите, — сказал он по-датски, — что нужно им?

Вопрос этот повторил Дрябин земскому голове Андрею Гаврилову.

— А ты что за указчик мне? — крикнул Гаврилов. — Сходи-ка, немец, с коня, да все твои прихлебники, да ко мне в земскую избу...

— Вот охранная грамота: на ней подпись боярина Ильи Даниловича Милославского, — струсил Дрябин.

— Плевать нам на охранную боярскую грамоту. Коли сам царь подписал, ино дело...

— Царь не подписывает охранной грамоты, — объявил Дрябин.

— Коль не подписывает — значит, не его воля. А бояре воры... Ну, немец, слезай-ка...

Дрябин передал разговор посланнику.

— Объясните им, — разгорячился тот, — что послы во всех странах пользуются почётом и уважением и что за остановку меня им грозит смертная казнь, а я добровольно с коня не сойду, пока шпага у меня в руках.

Дрябин передал это толпе.

— Он грозит ещё! Долой его с коня!— крикнул зычным голосом Гаврилов.

В один миг стоявший недалеко от посланника Волк вскочил сзади на его коня и, обхватив его обеими руками, не дал обнажить ему шпагу.

Толпа бросилась точно так же и на его свиту.

В борьбе с Волком посланник упал с лошади: тогда Волк насел на него, бил его по щекам, разбил нос, и когда тот уж был в обмороке, он его ограбил, т.е. снял всё, что на нём и в карманах его было ценного...

Народ поступил точно так с его свитой...

Бросив ограбленных и избитых датчан на произвол судьбы, народ устремился к обозу: людей смял, а лошадей повернул к пушечному двору, где поставил стражу, так как казна-де царская.

— Теперь, — крикнул Андрей Гаврилов, — к гостям Стоянову, Никифорову, Проезжапову, Вязьме, Тетерину, Земскому — всё это воры: мясо и хлеб немцам возят... Пообщиплем их, наставим и вразумим...

В это время многие мятежники бросились к Каменному городу, сбили и скрутили верёвками стоявших у ворот сторожей и ударили в непрерывный набат.

Поднялся почти весь город, и толпа бросилась неистово ко всем намеченным Гавриловым гостям, и, несмотря на позднюю ночь, разбили у них окна и ворота, вламывались в хоромы, всех в доме избивали, всё громоздкое ломали и выбрасывали в окна, а что можно было, расхищали.

Перины, подушки, одеяла (пуховые) и даже святые иконы — всё это летало в окна, а в теремах раздавались вопли и неистовые крики терзаемых.

Натешившись над своими и московскими гостями, торговавшими мясом, скотиной и хлебом, народ бросился к Любскому двору, где останавливались приезжие немцы, обобрал их и потащил избитых и израненных в земскую избу.

Услышав этот гул и шум, воевода новгородский, князь Хилков, тотчас поскакал к митрополиту Никону.

— Что делать, святой владыка?— спросил он, дрожа от гнева и волнения.

— Что случилось, князь Фёдор Андреевич? Ночью вдруг гиль и сбор. Уж не враг ли вступил?

— Ничего нельзя разобрать. Говорят, немцы вступили в город, стали рубить и колоть народ...

Но, говорят, и в городе гостей грабят, мучат, жгут, это уж не на врагов идёт сбор [17] и гиль.

17

По-старинному так называлась толпа.

— Святейший архипастырь, я и явился за твоими приказаниями. Дай своих детей боярских, а я своих стрельцов, и я пойду к народу.

— Не ходи, князь, теперь ночь, а люди рассвирепели. Пошлю я тотчас к царю грамоту, а ты прикажи стрелецкому сотнику Марку Басенкову выйти с ратными людьми, твоими и моими, — пущай разгоняют толпу.

— А коль потреба будет обнажить меч?

— Бог помилуй, не обнажай меч, погибнешь от меча, — набожно перекрестился Никон. — Пущай он духовным мечом уймёт неистовство; на это моё благословение. Пущай он заберёт всех ратных моих людей. А мы с тобою, князь, останемся здесь, в святом дворе, и коль они придут к нам, я выйду с крестом. Когда св. Константин Багрянородный собирался в поход на гонителей подвижников Христовых, явилось ему знаменье, на небе большой крест и на нём сияло: «in hoc vince», т.е. «сим побеждай...». И я только крестом могу побеждать, и в нём моя вера, моё утешение и мощь. Иди же, князь, распорядись, не мешкай, а я буду молиться Господу сил.

Князь Хилков удалился. На софийском дворе собрались уж все наличные стрельцы и митрополичьи боярские дети; все были вооружены, но получили приказ: оружия не употреблять и быть в подчинении стрелецкого сотника марка Басенкова.

Под его предводительством ратники тихо выступили из митрополичьего двора, ворота за ними закрылись, и они тихо двинулись вперёд.

В городе слышались неистовые крики, вопли, брань, кулачный бой: кабаки были все открыты, и народ пьянствовал там, расплачиваясь только что награбленным добром.