Патриарх Никон

— Бог помиловал. Слушай: пристав Гаврюшка, сын-то мой, надысь зашёл к владыке и байт: мир-то толкует про всякую измену бояр батюшке-царю; продают они-де нас немцам. А преосвященнейший аки зверь лютый на него накинулся, посадил его в темник и там кнутует, кнутует, кнутует...

— Ахти! Господи, смилуйся! — завопила Марфа.

— Видишь, гость-то дорогой, Марфутка ревма ревела, как ты вошёл. Завтра собери мир у избы, а я с нею приду, а там увидишь, что будет.

— Истерзанный... точно пиявки и банки... весь в крови, — заголосила баба.

— Ах ты умница, шельмец, — восхитился подьячий и бросился целовать товарища. — Да мир тебя озолотит, уважишь, уважишь земских-то голов; завтра опосля заутрени явитесь вдвоём. Теперь оставайтесь с миром, а мне пора домой, старуха ждёт, да и детки.

Перекрестился он, поклонился низко хозяевам и ушёл.

— Ложись-ка, Марфутка, спать, завтра будет работа, а слёзы и глотку береги назавтра пред миром.

— Уж как буду голосить... уж как голосить.

И, утерев подолом платья слёзы, Марфа отправилась в кухню, залезла на печку и заснула.

На другой день десятские подняли народ и погнали его к земской избе, будто бы для веча; земские головы вышли и говорили мятежные речи о митрополите и воеводе. В это время является к народу площадной подьячий и его невестка.

Отец плачет, а та ревёт и вопиет, что митрополит без вины кнутует трижды в день её мужа и жжёт огнём.

— Жгут огнём! И взаправду это? — занеистовствовала толпа и бросилась к митрополичьему двору.

Ворота были заперты, народ начал шуметь, кричать и неистовствовать.

Услышав это, митрополит и воевода князь Хилков пошли к воротам.

Воевода хотел употребить оружие против гилевщиков, но Никон воспротивился.

— Что вам нужно, — крикнул он.

— Выпустите из темницы Гаврилу Нестерова! — раздались голоса.

— Мы за него не стоим, что хотите, то и делайте с ним, — отвечал воевода.

Гаврюшку Нестерова освободили из тюрьмы, привели к калитке и выпустили.

Едва он появился, как народ бросился к нему и стал расспрашивать его, что делал с ним митрополит.

Отец Нестерова не дал ему отвечать, а содрал с него окровавленную рубаху и показал его спину народу.

Гилевщики обезумели: увидев на нём кровь, они стали ломать дверь митрополичьего двора; притащил кто-то бревно, и в несколько минут калитка была выломана.

Мятежники, предводительствуемые земскими людьми, очутились у дверей митрополичьих палат и выломали её. Пройдя несколько комнат, они попали в крестовую; здесь они нашли воеводу, князя Хилкова.

— Зачем ты нас бегаешь? — Нам до тебя дела нет, а вот нам подавай Никона для расправы.

— Никона в Волхов! — крикнул Лисица.

— Никона с башни! — раздался голос Волка. — Это он стрелецкого голову вора вызволил. Пущай теперь себя спасает.

В этот миг дверь в крестовую отворилась, и Никон, сопровождаемый старцем, софийским казначеем, появился на пороге с крестом в руке.

— Безбожники, от сотворения земли не было еретиков, нарушающих святую обитель владык... Вы пришли за мною... вы хотите меня умертвить... сбросить с колокольни, аль бросить с моста в Волхов... Я помолился, приобщился и иду на смерть... Расступитесь...

Толпа расступилась, и митрополит двинулся вперёд; но когда за ним последовали Никандр, князь Хилков и следовавшие за ним боярские дети, кто-то крикнул:

— В земскую избу!

Народ наступил на безоружных, и начали бить чем ни попало и Никона, и боярских детей, и старца Никандра, и Хилкова.

Видя, что толпа обезумела, бывшие здесь же боярские дети, братья Нечаевы, бросились к церквам и вызвали священников с крестами и хоругвями; а стрельцы-гилевщики, братья Меркурьевы, стали защищать митрополита и воеводу.

Народ тогда повлёк лишь Никона вперёд к земской избе; на пути им встретилась церковь. Никон хотел туда войти, но народ вступил с ним в борьбу и не пускал его. Здесь вновь Меркурьевы не дали его убить.

— Дайте мне хоть сесть у святых дверей... дайте отдохнуть... или отпустите душу мою с верою и покаянием... Не язычники же вы... не звери, не дьяволы...

Когда он это говорил, священники со всех соседних церквей с крестами, иконами и пением появились и окружили народ.

— Идёмте к знаменью Пресвятой Богородицы молиться, да образумит она народ и простит ему его согрешения... Приблизьтесь с хоругвями, крестами и иконами, — крикнул Никон.

Пред святынями народ расступился, и митрополита окружило всё духовенство.

— Идите, братия, в св. церковь, храм Божий... Отслужим там соборне св. литургию, я приобщусь и пособоруюсь, а там и дух испущу, — произнёс слабым голосом Никон.

Святители взяли его под руки и повели тихо.

В церкви начали благовест, и все церкви стали ему вторить.

После службы духовенство усадило разбитого Никона в сани и отвезло на митрополичий двор.

В тот же день Никон написал письмо к царю, в котором, рассказав вкратце дело, закончил его следующими словами: «чая себе скорой смерти, маслом я соборовался, а если не будет легче, пожалуйте меня, богомольца своего, простите и велите мне посхимиться».

XXIV ЦАРСКИЙ ПОСОЛ

Нападение на Никона было последнею вспышкою мятежа; народ протрезвился и ужаснулся, вспомнив о страшных последствиях гили. Легко мятежу было сладить с воеводою и митрополитом, но Москва была грозна. Стали гилевщики рядить да судить: крест целовать-де на том, что если государь пришлёт в Новгород сыскивать и казнить смертию, то всем стоять заодно и на казнь никого не выдавать: казнить, так казнить всех, а жаловать — всех же.

Думали и во Псков послать лучших людей, чтоб обоим городам стоять заодно.

По всем улицам поставили сторожей от гилевщиков, чтобы ничьих дворов больше не грабили; жалели, что и в первый день позволили грабить дворы, а грабили их-де ярыжки и кабацкие голыши и стрельцы.

Лучшие люди говорили друг другу со слезами на глазах:

— Навести нам на себя за нынешнюю смуту такую же беду, как была при царе Иване.

Жеглов понимал это тоже, но сам был у вооружённой толпы возмутившихся стрельцов.

20 марта, в среду, вечером набат ударил в Каменном городе, и десятники забегали по нём, сзывая дворян и боярских детей на вече в земскую избу.