Павлик Морозов [1976]

— Довольно, гражданин Кулуканов! — Он стукнул по столу костяшками пальцев. — Отдайте Потупчику все, что вы должны! А если не знаете сколько отдавать, тогда мы сами посчитаем сколько! Понятно?.. Пойдёмте, товарищи!

Он, не оборачиваясь, пошел, на улицу.

Последним из сельсовета вышел Кулуканов.

У крыльца к нему подошел Данила.

— Что там стряслось, Арсений Игнатьевич?

Кулуканов не ответил.

— Нет, врешь, — шептал он, глядя на Данилу ненавидящими глазами. — Я себя за горло не дам хватать! Я сам схвачу! — Он, наконец понял, что перед ним стоит Данила, и понизив голос до шопота: — Убрать его надо!

— Кого?

— Дымова… Два раза стреляли мимо, в третий раз пуля мимо не пролетит…

К ним подошел Потупчик и сказал сдержанно:

— За долгом я завтра приду. Больше людей грабить не будешь. Конец твоей силе!

Они молча враждебно смотрели друг на друга.

Павел и Яков, стоявшие поодаль в группе ребятишек, многозначительно переглянулись. Яков прошептал:

— Во дела какие, Пашк… Бежим, это самое, Зое Александровне расскажем…

ГЛАВА VII ТРЕВОЖНЫЙ ВЕЧЕР

Про избу Василия Потупчика недаром говорили, что она «ветром подбита». Ветхие стены ее накренились, тесовая крыша сгнила, и, когда на деревню налетала буря, ветер выл на чердаке пронзительно и страшно. В тот вечер ребятишки долго сидели на крылечке Потупчиковой избы, беседовали с учительницей о прочитанной книге.

— А мне больше всего, Зоя Александровна, нравится, как Горький про красное знамя пишет! — мечтательно говорила Мотя. — Знамя разума, правды, свободы!..

— А ведь пионерский галстук — частица красного знамени, ребята! — сказала учительница.

Павел покосился на Якова.

— Яшк, а ты почему без галстука?

— Я?

— Да, ты!

— Я… это самое… стирается мой галстук…

— Это ты вчера уже говорил, — строго заметил Павел.

— Ну, так если он, это самое, не высох еще?

— Яша, скажи лучше — забыл, — сказала учительница. — Нехорошо говорить неправду.

— Ну, к… конечно, забыл, Зоя Александровна.

— Пионер, а врешь, — мрачно сказал Павел.

— Пашк, завтра надену… Вот честное пионерское под салютом!

Учительница взяла его руку под локоть:

— Выше поднимай, Яша. Над головой надо.

— Зоя Александровна, а почему над головой? — спросил Федя.

— Потому, что общественные интересы, интересы народа, пионер ставит выше своих личных интересов, — объяснила Зоя Александровна. — Что же это Дымов не идет так долго? Обещал нам текст для лозунга дать. Я схожу в избу-читальню, а вы посидите, ребята.

Учительница ушла. Смеркалось. Меж избами, над темной линией леса медленно бледнела заря. В этот вечерний час в деревне было пустынно и тихо. Только где-то далеко по временам звенела гармошка и слышались тонкие девичьи голоса.

— Ребята, — заговорил Яков, — а как это, значит, общественные интересы выше личных ставить?

— А так — все отдать для общего дела! — сказал Павел.

— Ну, скажем, у нас в избе-читальне, это самое, скатерти на столе нету, значит я должен свою из дому принести? Да ты знаешь, что мне мать за это сделает?

Все рассмеялись. Павел сказал добродушно:

— Чудак ты, Яшк… Это же мелочь — скатерть, тут в другом дело… — Он задумался, чуть вздрогнула родинка над правой бровью. — Вот одни люди живут на свете и думают: своя рубашка ближе к телу, человек человеку волк… Чтоб тебе хорошо было — грызи других, как волк!

— Как Кулуканов, — тихонько шепнула Мотя.

Павел продолжал:

— А надо так жить, чтобы не одному тебе, а всем хорошо было.

— Вот правильно Паша говорит! — кивнула головой Мотя.

— Подожди, Мотя, — остановил он ее. — И для общего Дела, ребята, настоящий большевик ничего не пожалеет. Настоящего большевика ничто, ничто не испугает! Никакой враг! Вот в Дымова сколько раз стреляли, а он не боится.

Федя вздохнул:

— А я только грома боюсь… Вон какая туча идет.

Мотя запела, поддразнивая:

— Дождик, дождик, пуще…

— Дам тебе я гущи… — подхватил Яков.

Федя надул губы:

— Паш, чего они дразнятся?

— Бросьте, ребята… А ты не обращай внимания, ну их… Давайте почитаем что-нибудь?

— Темно уже… — Мотя посмотрела на него. — А пойдемте в избу, ребята, я лампу зажгу.

Шумно переговариваясь, все поднялись и ушли в избу. Широкая полоса света упали в открытую дверь на крыльцо и протянулась по двору. Дымов, учительница и Потупчик вошли в эту светлую полосу и остановились.

— Сами видели, Николай Николаевич, — говорил Потупчик, — люди у нас разные; есть и такие, что хотят в колхоз, да боятся.

— Ну что ж, Василий Иванович, и Москва не сразу строилась. Придет время — все пойдут в колхоз.

— Так-то так, Николай Николаевич, да хочется, чтобы поскорей, — он вздохнул. — Я скажу дочке, чтоб ужин собирала.

Потупчик ушел в избу. Дымов присел на порожек, заглянул в дверь.

— Зоя Александровна, вы посмотрите, какое там собрание!

Ее лицо посветлело.

— Пионерский актив! А вон тот, видите — черненький, сын Морозова, Павлик.

— Знаю, знаю… И братишка его, Федя, кажется?

— Да, Федя… Смотрите, что там за борьба?

В избе нарастали голоса, шум. Отчетливо слышался бас Потупчика: «Не дам, не дам!» На крыльцо пятилась запыхавшаяся Мотя с простыней в руках. Другой конец простыни был в руках отца, который показался на крыльце следом за дочерью. Смеющиеся ребята высыпали во двор.

— Ого, а дочка-то, пожалуй посильнее отца! — подмигнул Дымов.

— Мотя, что это значит? — спросила учительница.

— Да ну, Зоя Александровна…