Pavor Nocturnus

Вроде учитель она, а знаток соплячьей натуры здесь я — понятное дело, никому он не нажалуется, в его возрасте это уже очень стыдно.

— Это я его треснул — пусть звонят в «Тедди’с Хоум», я все выскажу его папаше, аж уши завянут.

— Я несу полную ответственность за них и за все происшествия, а не ты… Кто тебя просил бить его!

— Здравый смысл! Дашь слабину один раз, а во второй еще хуже будет, и так по накатанной.

— Нет, теперь он еще сильнее будет меня ненавидеть, вспоминая этот случай. Ох, о чем это я… Не думаю, что проведу еще хотя бы один день в этой школе. Грустно будет прощаться с детьми, с которыми мы подружились… — И тут она неожиданно усмехнулась, это уже нервное. — Я очень надеюсь, что для меня найдется место в магазине игрушек.

Школьный звонок затрещал прямо над головой, орал во всю глотку нещадным звоном отбойника по церковному колоколу, но хоть перебил неловкое молчание. Элиза протерла глаза и молча пошла в класс, что тут еще сказать.

— Прости, я не хотел все испортить, — выдавил я из горла напоследок, больше ничего не смог.

— Я верю… Уходи, пожалуйста. Просто, уходи.

На удивление изнутри не послышалось смеха, чмоков и романтических напевов — дети вырвались в коридор, как бегуны на линии старта, но гудели в обратную сторону, спешили навстречу пятничным гулькам. Я подошел к ДеВи с его подружкой, волосы у того были разлохмачены, как гнездо однолапой птицы, а лицо краснючее, как будто еще от драки не отошел, стоял и перебирал сто тридцать шесть способов мести обидчику. Наверное, мысли и правда этим забиты были, потому как он не шибко-то удивился мне, хотя я скорее очутился бы на отвратной мыльной опере в театре, чем здесь.

— Что ты тут делаешь, Армани? — сказал он как-то неприветливо то ли от раздражения, то ли просто не хотел меня видеть.

— Меня заставили раздавать игрушки, но все обошлось и я уже свободен на все четыре стороны.

— Тогда можешь пойти с нами в…

Девчонка толкнула его локтем и шикнула, но ДеВи шепнул, мол, я свой, со мной можно сплетничать обо всем на свете.

— Приятно познакомиться, кстати! Меня зовут Виолетта, — сказала та тихим жалобным голоском и протянула ладонь на пожатие.

В приюте я видел кучу худощавых щепок, несмотря на приличную кормежку — у них ведь все не как у людей, сколько не корми, все нипочем, но вид этой девчонки пугал почище всяких фильмов-ужастиков. И не уродина же, наоборот, миленькая рожица, даже слишком, но черты до неприличного острые, как если бы ее обделяли в завтраках раз эдак сто тысяч. Кожа серая, тонкая, как лист вощеной бумаги, аж вены просвечивают, боюсь представить, сколько костей и суставов торчит под престарелой школьной формой, латанной-перелатанной, такие давно не носят. Ноги спичечные, еще и кривые, того глядишь сломаются на сильном ветру — Тонконожка, значит, грешно, конечно, но не на пустом месте же. И вообще пусть спасибо скажет, что не Заморыш или Гном, а то она малявка даже по своим малявочным меркам.

Во мне проснулся старший братец, вроде, а достойна ли она нашего красавца-героя — может, я и принял ДеВи, но этой нужно будет еще заслужить доверие и штампик «не гадость» на лбу. Вдруг это снаружи она жалкий вежливый цветочек, стоит тут, переминается с ноги на ногу и заправляет прядь волос за ухо, а в омуте души черти вечеринки устраивают. Ладно, плевать мне с высокой колокольни, кого там выбрала соплячья душа себе в соплячью пару.

Я потряс хилую ручонку из вежливости, и Тонконожка добавила:

— Так ты пойдешь в наш клуб? Убедишься, что мы не шутим и не врем.

— Да верю я вам. Неохотно, не на сто процентов, но даже один — это уже большое достижение.

Надо серьезно взвесить, стоит ли непонятная овчинка выделки — дело в том, что усталость навалилась на плечи, как упитанный друг ради покатушек верхом, но это может пролить каплю света на делишки Мудрого Филина, да и страшилки о монстрах заменят порцию книг и кино. Вот только есть нюанс в виде кучи детей, может, и не самых отвратных, но вряд ли уж милых и пушистых, а скорее напуганных и сопливых — ох, я еще тысячу раз пожалею, но дам им шанс, посмотрим, что из этого выйдет!

Мы потопали на второй этаж в штаб-квартиру или что там у них, но это оказался не какой-нибудь класс, не актовый зал и даже не туалет, то бишь все приличные места закончились. Тонконожка явно не умела молчать рядом с кем-то, пытала ДеВи вопросами о школьной бытовухе, но тот отвечал без энтузиазма и еле выдавливал какое-то подобие улыбки. Тем временем приветливый вид школы резко обрывался, мы шагали уже по старой лестнице запасного выхода в подвал, если не в самый ад — на нижних ступеньках у художника засохли все цвета, кроме черного. Сопляки нырнули в темноту и долго от них не было ни звука, я остался на последнем светлом островке и уже начал переживать, но тут с умирающим стоном заскрипели петли, а лампочка показала местный пейзаж. На самом деле, лучше не стало — вид ржавой двери, как у бункера времен Второй мировой, за ней пыльно-паутинные стены закутка с кучей метелок, граблей и газонокосилкой, а вглубь тянулся узкий коридор, будто созданный для съемок фильмов ужасов. И почему-то я не сомневался, что нам надо в самый пыльный, сырой и темный конец этого подвала.

— Из всех мест для обсуждения жути вы выбрали наижутчайшее в мире?

— Это точно, — поддакнула Тонконожка и засмеялась. — Зато учителя не помешают.

Она выставила ухо в проем, прислушалась и выдала экспертное мнение, мол, мы пришли первыми. И та рванулась искать главную монстроведку школы, а нам с мелким не оставалось ничего, кроме как двинуться по этому коридору.

Я приготовился выслушивать балласт гадких мыслей, о которых не треплются рядом с девчонками, но ДеВи держал все в себе, аж пыхтел от тяжести. Со мной явно что-то не то творится — казалось, радуйся тишине, но это молчание тягучее, едкое и горькое на вкус, да и не нравилось мне смотреть на хмурый комок лица и ломанные движения, будто он пинал воображаемые камни на каждом шагу. В итоге просто пошел вперед, даже не взглянул в мою сторону, а я и не собирался пытать его, сам расскажет, как созреет.

Мелкие плевки наверху светили не ярче звезд в тумане, но проход хотя бы не ветвился на сотню других, как лабиринт, и очень скоро бетонная кишка вывела нас в огромное помещение со всяким барахлом. Я разглядел очертания старых парт, кривых, сломанных или изрисованных похабщиной, таких же шкафов с комками пыли на провисших полках и кучу самых разных железяк. Центр этой свалки кое-как расчищен, и тут расставлены по кругу диван со стульями без спинок, а повсюду натыканы свечи в духе мистических ритуалов, но без пентаграмм на полу, и на том спасибо. С теплым светом этот кружок анонимных монстроголиков даже можно назвать уютным — все же в детстве мечтали об укромном месте, куда взрослым вход заказан. ДеВи зажег пару-тройку фитилей и плюхнулся на диван, как если бы отпахал трое суток подряд, выбил изрядное облако пыли, закашлялся и стукнул кулаком виноватую обивку.

— Армани, я злюсь! — сообщил он, когда я подошел. И опять замолчал, как будто мне нужно было переварить эту информацию.

— Не поверишь, но со зрением у меня все в порядке, да и с мозгами получше, чем на первый взгляд.

Я нависал над ним, давил морально, чтобы выдавить хоть что-нибудь, но он положил голову на спинку дивана и закрыл глаза, того глядишь и захрапит. С терпением у меня все плохо, но я пристроился рядом и героически в стиле буддийских монахов выждал, пока его язык устанет валяться без дела. Не прошло и десяти реинкарнаций колеса Сансары, как он перестал дышать в духе паровоза и прошептал с хрипотцой, как усталый путник у костра:

— Тебя когда-нибудь травили в школе?

— Шутишь, что ли, без этого никуда! Это как часть жизни и один из первых учителей. Однокласснички у меня были не сахар, мягко говоря, для некоторых подножка как «привет», толчок как «спасибо», подзатыльник как «не за что», а плевок просто так, забавы ради. Тут главное показать, что ты бешеный псих и с тобой лучше не связываться, а то так и не отстанут никогда. Вот и приходилось частенько пускать в ход кулаки, признаю, но по-другому какой-нибудь огрызок карандаша или собственный стул не отстоять.