Печальный демон Голливуда

Словом, была не была: я согласилась. Мы расписались без торжеств и без затей (мое условие). В районном загсе, с двумя случайными свидетелями. И я переехала к Кузьминову в Металлозаводск.

Первое впечатление о городе (покой, леса, синь-озеро) оказалось обманчивым. Точнее, далеко не полным. Провинциальное очарование с лихвой окупалось идиотизмом периферийной жизни. В центре города, рядом со зданием горсовета (городской администрации по-новому), возвышался лыжный трамплин. Его начали строить при советской власти, да так и не докончили. Все годы, что я жила в Металлозаводске, он ржавел, гудел под ветром и потихоньку рассыпался. Чем-то он походил на коммунизм: эффектный, красивый, но непрактичный и никому не нужный – и оттого рассыпавшийся.

А капитализм в городке в основном олицетворяли многочисленные коммерческие киоски. На железных будках висели объявы: «Пустых банок и сигаретных пачек НЕТ». Мода тогда была у местных пацанов: собирать жестянки из-под импортного пива, коллекционировать пачки американского табака. Потом эти пацаны вырастали, играли свадьбы – а на церемониях бракосочетания действовала традиция: выезжать к монументальному дорожному знаку, символизирующему начало города, и бить о его основание бутылки из-под шампанского.

Теперь, когда я узнаю, что, судя по опросам, русские обожают своих нынешних руководителей и всерьез считают их благодетелями, я наших людей понимаю. Ведь все зависит от точки отсчета. У нас с Кузьминовым, помнится, пока мы жили в Металлозаводске, часто в гостях подполковник бывал, начальник горотдела милиции. Ивану для его делишек нужно было, конечно, дружить с органами правопорядка. Так вот, мент тот году в девяносто пятом рассказывал, что количество краж в городе, по сравнению с советскими временами, выросло в десять раз. Но каков был уровень и размах у тех краж! Пару мешков картошки утянули из соседского сарая. Соленья-варенья унесли из чужого гаража. Утащили поросенка, тут же съели. Злоумышленников ловили, а те заявляли: «Ну и сажайте, в тюрьме нас хоть кормить будут».

В те поры пенсионеры вдруг стали в городке уважаемыми людьми. На их пособия целые семьи выживали. А завод, где трудился мой благоверный, задерживал персоналу зарплату на восемь месяцев. Зато впервые в жизни у меня появилась прислуга. Причем даже целый персонал. Одна женщина убиралась, другая готовила и присматривала за маленьким Ванечкой. Я каждой по десять долларов в день платила. Обе были на седьмом небе оттого, что так прекрасно устроились.

А однажды Иван-старший меня предупредил: на улицу не выходи, гуляйте с Ванечкой во дворе, за ворота ни ногой. Что такое? Оказывается, рабочие бунтовать, бастовать вздумали. И немудрено. Странно еще, что столько терпели. Кучка руководителей (включая Ивана) поделила меж собой завод. Гнала готовую продукцию за границу. Деньги получали через подставные фирмы и клали себе в карман. В нашем трехэтажном особняке в холле стояла отлитая в бронзе скульптурная группа: мой Кузьминов и с ним в обнимку директор завода, в натуральную величину.

В тот раз волнения погасили просто: выплатили всем зарплату за три месяца (еще за три задержали), а в магазины и ларьки завезли водку по бросовой цене.

Конечно, в сравнении с теми временами нынешняя жизнь, когда работяга может даже купить в кредит автомашину «Нива», кажется людям раем…

Впрочем, политика и разная прочая экономика с социологией – не моя епархия. Может, я потому в нее сейчас ударилась, что мучительно и тяжело рассказывать о том, что случилось со мной. С нами – лично. Да и не расскажешь. Раньше любое воспоминание причиняло резкую боль. И еще – приступ совестливости. Навроде: «А мы еще ребеночка чмарили! Особенно Иван! Неуклюжим обзывали, медлительным, растяпой! А ведь в нем тогда уже болезнь, в бедненьком, развивалась».

Однако даже сейчас, когда я перевоплотилась и покончила с совестью, мне бесконечно жаль моего Ванечку. Как любой самке грустно при мысли о своем погибшем детеныше. Правда, животные быстро все забывают. Мы, люди, к сожалению, лишены этого счастья.

Но в том есть и наш большой плюс. Ведь если б я, подобно львице или медведице, запамятовала о своем сыночке, я не смогла бы выполнить свое предназначение – отомстить за него.

Я впервые по поводу Ванечкиной болезни обратилась к врачу, когда сыну четыре годика было. Пришел к нам в особняк провинциальный эскулап с красными глазами, осмотрел мальчика, начал мямлить: ничего, мол, криминального я не нахожу, но на всякий случай надо обратиться в область, вот вам направление. Полусотне долларов обрадовался, словно манне, все ручку пытался целовать.

Так и началось наше с Ванечкой хождение по кругам ада. Да, да, именно ада – потому что мы с ним были словно грешники, а всяческая белохалатная сволочь – будто прислужники Зверя, черти и мелкие бесы. Все никак диагноз не могли поставить. Повышенный тонус мышц, нужен массаж, лечебная гимнастика. Нет, диагноз неправильный, это у него не тонус, а подозрение на ДЦП. А может, последствия перенесенного на ногах полиомиелита?

К счастью, в деньгах мы не нуждались. Благодаря Ивану-старшему проживали в областном городе в лучшей гостинице, к Ванечке была нянька приставлена. Денежки медики кушали исправно, хорошо кушали. А я совсем уж собралась ехать в Москву – не может быть, чтоб и в столице диагноз не смогли поставить. Но тут – воистину беда не приходит одна…

Однажды в номере, где мы с Ванечкой проживали в областном центре, вдруг нарисовался Иван-старшой. С ним – еще один угрюмый мужчина в кожанке, которого супруг не пустил, впрочем, дальше прихожей. Озабоченный Кузьминов заявил: мне и Ванечке надо быстро собираться и уезжать. Сначала в Москву, а далее как можно быстрее за границу. Билеты для меня уже куплены, паспорта тоже. На месте нас встретят, поселят, прикроют. На естественный вопрос: что случилось? – Иван предсказуемо ответил: ничего особенного, это мера предосторожности.

У нас уже имелись в загранпаспортах открытые визы в несколько европейских стран – Кузьминов настоял. Где жить, чем питаться, где мальчику лечиться? – спросила я. Не волнуйся, сказал он, и тут я узнала, что у моего благоверного есть, оказывается, особнячок в одной уютной европейской стране. А также счет в банке на его имя, коим я имела право – спасибо, Ваня-старший! – безраздельно распоряжаться.

Мы уехали – и Кузьминов даже мне не звонил. Лишь время от времени давал о себе знать с оказией: верчусь, мол, улаживаю дела. Жив-здоров, чего и вам желаю.

А мне за границей понравилось. Тишина, вежливость, порядочность, спокойствие. И, главное, нету снега. За всю жизнь в Москве и особенно за четыре года на Урале снег мне, оказывается, опостылел хуже горькой редьки. Как выпадет в начале ноября – так и лежит пять месяцев, словно саван. А здесь среди календарной зимы – теплынь. Можно греться на солнышке и ходить в распахнутом пальто.

Сначала были трудности с языком, но вскоре я поняла: стодолларовая купюра – лучший переводчик. Стоит лишь местным понять, что на тебе они могут заработать хотя бы крону, – как миленькие сразу вспоминают русский (который им долдонили все советские времена). И врачи мне местные тоже понравились. Вежливые, обходительные, ласковые. Настоящие доктора. От них-то я впервые и услышала применительно к Ванечке термины: протеин, дистрофин… И – дефект в икс-хромосоме. Называется синдром Дюшена. Заболевание – генетическое, передается только по мужской линии. Наследник заболевает с вероятностью ровно пятьдесят процентов.

Так вот, значит, чем наградил меня и моего мальчика Арсений – своим недугом! Болезнь неизлечима. Вскорости нам придется прибегнуть к помощи инвалидной коляски, а дальше… Дистрофия в конце концов затронет органы дыхания и сердце. В самом лучшем случае сынок доживет до тридцати лет. Дальше я не слушала – упала в обморок.

И я стала учиться жить по-новому. Жить в качестве матери безнадежно и неизлечимо больного ребенка. И тут вдруг, как черт из табакерки, объявился Кузьминов. Почти за два года за границей я научилась жить без него – правда, на его деньги. Может, я холодная по натуре, а может, слишком погрузилась в проблемы ребенка, но Иван-старший мне в ту пору стал совершенно не нужен – как и вообще никакой мужик на свете.