Пехота Апокалипсиса

– Зато как удивились, наверное, Контролеры.– Младший даже попытался засмеяться, но осекся и оглянулся на Мексиканский залив за окном.

– Не бойся,– успокоил его Старший,– аттракцион не пропустишь. Тем более что у мексиканцев будут еще сутки-двое, прежде чем начнется самое интересное. А Контролеры действительно удивились, все так было замечательно подготовлено, просчитано и взвешено... Я, кстати, тоже удивился. И до сих пор пребываю в удивлении. Понятно, что с гибелью Контролеров включился автоматический режим, понятно, что мы с тобой как были консультантами, так ими и остались... Но что произошло с морпехом?

– Он стал Свободным агентом по кличке Гриф и был очень полезен нам в организации процессов Сближения и Сосуществования.– Младший попытался сделать невозмутимое лицо.– А потом оказалось, что он научился в Корабле и еще кое-чему... Мы с тобой, кстати, толком не знаем, чему именно он там научился. И мы с тобой не знаем, как именно эти его умение и знание скажутся на конечной цели всего мероприятия... И что с нами произойдет, если мы не сможем его остановить... или вернуть в нужное русло.

Вспыхнула голопанель. Старший протянул руку, коснулся нескольких значков. С десяток кадропроекций возникли перед ним, зависли в воздухе.

– Клеев пьет водку,– сказал Старший задумчиво.– Американцы уже загрузились в аппараты: гавайцы разворачиваются вдоль Западного побережья, а аляскинцы – вдоль Восточного. Мексиканские войска ждут приказа о начале наступления на Север... Все идет как надо. Завтра люди проснутся в совсем другом мире, опасном, тревожном, но независимом от Братьев. Людям нужно дать вволю наиграться своей вновь обретенной свободой, прежде чем...

– И еще несколько миллионов? – спросил Младший.

Кадропроекции исчезли.

– А лучше, чтобы несколько миллиардов? Чтобы все? Чтобы как в Африке? Или в бывших Соединенных Штатах Америки? Или тебе больше нравятся Владивосток, Гамбург, Киев? Ты за десять лет еще не свыкся с мыслью, что мы не убиваем... не решаем, кого убить, а выбираем, кого спасти. Забыл, что не могло быть иначе? Могло быть только по-другому! Не Америка, а Россия, не зажравшиеся америкосы, а наши с тобой не протрезвевшие россияне? – Старший выкрикнул последнюю фразу и закашлялся, схватившись за грудь.

Тихо сдвинулась крышка настенной панели, и бесшумно вынырнул медблок, повис в воздухе перед Старшим.

Тонкое металлическое щупальце протянулось к руке Старшего, коснулось кожи на внутренней стороне запястья и замерло.

Старший закрыл глаза. Мышцы лица расслабились, на щеках проступил румянец.

Медблок мигнул индикатором и вернулся в стену.

– Хорошо! – сказал Старший.

– А когда-нибудь он впрыснет тебе не бальзам, а стрихнин.– Младший посмотрел на часы, потом снова за окно.

– Еще пятнадцать минут, – сказал Старший.– И если мне добавят стрихнину вместе с этим бальзамом, то я не стану возражать.

– Не вместе, а вместо, – буркнул Младший.– И твоего возражения никто спрашивать не будет. И моего желания – тоже. И кстати...

Младший кашлянул и замолчал.

– Что такое? – удивился Старший.– Мы стесняемся? Или не можем подобрать нужные слова?

– Завтра все произойдет...

– Отчего завтра?

– Хорошо, не завтра, через месяц. Через год.

– Я думаю, скорее.

– Ладно, скорее. Через полгода. Девять месяцев. Что тогда будет с нами? С тобой и со мной? Мы и дальше будем крутиться в этой банке вокруг того, что раньше было Землей? В нас отпадет всякая необходимость. Всякая. Необходимость. Что тогда? – У Младшего дергалось правое веко, словно подмаргивая кому.

Младший потер правую щеку рукой.

– Не нужно так нервничать. Нас просто отпустят. Разрешат самим выбрать дальнейшую жизнь.

– Правда? – восхитился Младший.– Как замечательно! Сказочно, просто волшебно! Я смогу отправиться куда пожелаю? Домой? Куда я пожелаю? Куда я могу пожелать после того, как принял участие в этом? На Луну? Только мы с тобой не знаем, что будет с Луной. Мы знаем, что приглашены на апокалипсис, но не знаем, на какую роль. Антихристом? Ангелами, трубящими наперебой, Всадниками Апокалипсиса или их лошадьми – бледной и смуглой?

– Не нужно истерик! – сказал Старший.

Он не смотрел в глаза собеседнику. Не нужно, чтобы тот увидел в них то, что хуже и опасней страха.

Старший прятал в своих глазах бессилие, а это куда труднее, чем скрывать ненависть.

Нужно было что-то ответить. Что-то сказать Младшему, обмануть его, успокоить хотя бы на время... На день, на два. На сколько получится. До следующего срыва.

– Молчишь? – спросил дрожащим голосом Младший.– Нечего сказать... Что нового ты можешь мне сообщить? Ты же думаешь точно так же, как и я. И то же самое. И у тебя нет ответа на вопросы. Нам остается только доживать оставшиеся дни, месяцы... успокаивать себя и друг друга, что это мы делаем с высокой целью, не убиваем миллионы, а спасаем миллиарды!

Он даже не стал дожидаться ответа, просто повернулся и вышел.

Пожалел, что не получается здесь дверью хлопать. Раньше, десять лет назад, любил он по молодости хлопнуть дверью так, чтобы стекла задрожали.

Казалось бы – нехитрое умение, а как помогало и злость сорвать, и остальным продемонстрировать свою обиду, несогласие, свое просто плохое настроение...

Были, правда, и свои нюансы в этом замечательном действии. Лучше всего получалось хлопнуть дверью, уже выйдя из комнаты, если дверь открывалась наружу.

Переступаешь порог, хватаешься за край двери и резко бросаешь себе за спину. Чем сильнее, тем лучше!

Грохот, дребезжание стекла, недовольный возглас – ну вот, опять, снова истерика! – и спокойствие, разливающееся в груди.

Вот если дверь открывалась в комнату, тут все было гораздо сложнее. Нужно было остановиться на пороге, взяться за дверную ручку, рвануть на себя, одновременно делая шаг – непременно делая шаг, чтобы не врезать себе дверью по ногам,– и припечатать дверь. Исчезала естественность поступка, искренность пропадала...

На станции этот номер не мог пройти в принципе. Ты подходишь к дверному проему, диафрагма цветком раскрывается перед тобой, делаешь шаг вперед и точно знаешь: как бы ни бушевало у тебя в груди, как ни стучала бы в висках кровь – диафрагма закроется так же бесшумно, как и раскрылась.

Была поначалу у Младшего даже мысль поставить на станции Дверь Гнева. Вот так, с больших букв – Дверь Гнева. Или перепрограммировать эту проклятую диафрагму, чтобы гремела она, звенела и лязгала, когда проходишь через нее в плохом настроении...