Пехота Апокалипсиса

– Что, Маша? – Гриф присел перед девушкой.– Что?

– Артем Лукич,– прошептала Маша.– Его заберут... Заберут, а потом убьют... Она так хочет... и еще люди... им нужно... нужно, чтобы Артему Лукичу было плохо... чтобы его... нет, не нужно, пожалуйста, не нужно... его, как папу... не нужно!

Маша вскочила, огляделась вокруг, словно в поисках выхода, потом уверенно шагнула к двери.

Гриф встал у нее на пути.

Маша попыталась его обойти, как обошла бы дерево или столб.

– Маша, ты куда? – спросил Гриф.

– Мне нужно,– ответила Маша и попыталась сбросить руку Грифа со своего плеча.– Я пойду...

– Маша... Маша...– Гриф взял девушку за плечи и повернул лицом к себе.– Маша, успокойся... Приди в себя, Маша... Я тебя прошу... не вырывайся, тебе будет больно... Маша!

Гриф даже не стал уворачиваться от ее пощечины. Вытерпел и вторую.

– Отпустите меня... отпустите! Мне нужно... я должна его предупредить... я должна...– Маша попыталась вырваться из рук Грифа, но тот держал крепко.– Зачем вы меня держите? Зачем?

Зрачки поплыли к переносице, лицо исказила гримаса.

И снова чужой голос, брезгливые интонации:

– Помогал ему... участковый инспектор Николаев Артем Лукич... если бы не этот мент – похититель не смог бы попасть в мой дом... он так и так сядет... если поможешь девочку мою найти, ему срок и скостят...

Маша больше не пыталась вырваться, она стояла и говорила, чужим голосом, голосом своей матери, говорила-говорила-говорила...

Она говорила, повторяла одни и те же фразы с неизменными интонациями, иногда двигала неуверенно руками, словно пыталась повторить чьи-то жесты...

Зал, лестница, коридор, спальня... Маша говорит-говорит-говорит...

Гриф подводит ее к кровати, Маша останавливается рядом...

Артем Лукич... сядет... так и так... если поможешь девочку... попасть в мой...

Фразы дробились, теряли смысл, превращались в месиво из слов, лихорадочно прыгающих, мечущихся суетливо и бессмысленно.

Гриф положил Машу в кровать, прямо на покрывало, не расстилая постель.

Придвинул стул и сел рядом.

Дом... в мой дом... моя система охраны записала, как это происходило... унижали и увозили мою дочь... не смог бы попасть участковый инспектор...

Гриф окликал ее, гладил по руке.

Не могу выяснить ему срок и скостят меня били по лицу натравить на меня подох где-то на Территории...

Маша не кричала, не билась в истерике – просто говорила, торопливо, словно кто-то шептал ей на ухо эти слова, а она повторяла, задыхаясь, сбиваясь, перескакивая с одного слова на другое, словно не один человек, а несколько одновременно диктовали ей, заставляли повторять-повторять-повторять... Трое, пятеро, десяток... и темп нарастал, слова сливались в одно, бесконечное, болезненно пульсирующее, заполняющее мозг, комнату, замок, весь мир и дышащей опарой поднимающееся к звездам...

Гриф попытался не слушать. Даже встал с кресла и пошел к выходу, но уже у самой двери остановился, помотал головой, словно отгоняя наваждение...

Это был уже не один голос, Машин или ее матери, это уже пять или шесть мужских и женских голосов перебивали друг друга, сбивались на крик, на невнятное бормотание или шепот...

Грифу показалось, что мелькнуло знакомое «Гриф», он прислушался и снова – «Гриф».

Гриф не сможет... у него нет выбора... выманить Грифа... заставить его... Гриф...

И было невозможно понять – что именно относится к нему, к свободному агенту по кличке Гриф, а что к кому-то другому. Он слышал имена и фамилии, знакомые и совершенно чужие: Касеев, Пфайфер, Лукич, Николаев, Женя, Петруха...

Отсидеться... не будут же они прочесывать все, правда дядя Тема?.. не станут искать?.. ну что вы, преступник какой... ты поедешь завтра с этой Быстровой, не получится отвертеться... если не ты, пошлют ту же Натали с Зудиным, представь себе, что они срисуют и передадут... а когда дойдет до крови... дойдет-дойдет, даже не сомневайся, все уже подготовлено и срежиссировано... да не молчи, Алена...

Несколько радиоканалов сразу. Все радиосигналы сплелись в один тугой канат, слово за словом... и не девчонка лежала на кровати сейчас, а сломанный радиоприемник.

Гриф вернулся в кресло, закрыл глаза, напрягся, словно перед прыжком, попытался вслушаться...

Как взгляд из поезда, когда глаза тщетно пытаются уследить за проносящимися за окном столбами. Лес, дома, поля вдалеке видны четко и даже кажутся неподвижными, а вот столбы, черт побери, проскакивают, болезненно цепляют взгляд, каждый столб, как лезвие ножа, как бритва... Ты уже не хочешь на них смотреть, а они все терзают твой мозг невозможностью рассмотреть...

Успокоиться... успокоиться... Дыхание. Я никуда не тороплюсь, сказал себе Гриф. Произнес медленно, тягуче, пытаясь и весь мир сделать таким же медленным и тягучим...

Она говорит. Несколько голосов, несколько интонаций... зацепиться за голос. За один голос, не обращать внимания на остальные... пусть они текут рядом... Как обыкновенный свет, проходя через призму, превращается в радугу. Каждый цвет – отдельно...

Гриф закрыл глаза.

Вот так. Хорошо. Вот так...

Да не зависит от тебя ничего. Так или иначе все произойдет, только если ты приедешь туда вместе с Быстровой, то сможешь поддержать хоть какую-то объективность. Просто не в Агентство нужно гнать картинку, а в Сеть, напрямую. Хотя... И тут ты ничего особого не сделаешь. Когда дело дойдет до крови, а до крови обязательно дойдет...

Это Пфайфер, вспомнил Гриф, тот пожилой оператор из Клиники. Он разговаривает с журналистом, Касеевым. Евгением Касеевым. Точно.

Они сидят в комнате – Касеев на диване, скорее лежит, чем сидит, а в кресле напротив – Пфайфер. Лицо Касеева покрыто испариной... крупные капли на белом, безжизненном лице... только глаза смотрят на собеседника с ненавистью... с яростью и отвращением...

Гриф видит их лица, слышит уставший голос оператора и тяжелое, надсадное дыхание журналиста.

Касеев лежит... сидит, заложив руки за спину... ему должно быть очень неудобно... так может сидеть... лежать только человек, у которого скованы руки,– картинка резко меняет положение, проворачивается, растет – и вот Гриф видит руки Касеева, налившиеся кровью, распухшие, зажатые древними стальными наручниками.

– Мне плохо,– сказал Касеев.

Выдохнул за два приема. Мне – вдох, выдох, вдох – плохо.

– Я знаю,– кивнул Пфайфер.

– Да что ты можешь знать, шкура... да...– вдох, выдох, вдох...– что...– вдох, выдох, вдох...– ты...– вдох, выдох, вдох...