Пенелопа и Одиссей. «Жди меня…»

А потом был конь — огромный, тяжеленный не столько самой своей массой, столько тушами самых крепких воинов, спрятавшихся внутри. Оружие пришлось обмотать тряпками, чтобы не звякнуло, не пить весь предыдущий день, чтобы не потянуло помочиться не вовремя, дышать через раз…

Но они со всем справились, Троя была взята!

Чего ожидал Одиссей в качестве оплаты за свою хитрость? Конечно, лучшей доли при разделе награбленного. Неужели героя заставят вместе со всеми тянуть жребий?!

Заставили, тянул и вытянул… Увидев в своем жребии старую царицу Гекубу, жену Приама, Одиссей с трудом сдержался, чтобы не броситься на окружающих с мечом в руках, ревя, как разъяренный бык. Были еще пара красивых рабынь, но это рабыни!

Остановил голос Агамемнона, царь Микен хохотал как сумасшедший:

— Одиссей, ты глянь, кто мне достался! Стоило ли нападать на эту Трою, если здесь и женщин нет?!

Агамемнону досталась чокнутая дочь Приама Кассандра, известная вещунья, которая когда-то предсказала, что они умрут в один день! Жена Гектора красавица Андромаха, обладать которой хотели бы многие, досталась сыну Ахилла Неоптолему. Да, сыночек удался в папашу, у такого не отнимешь…

Одиссей расхохотался тоже. Десяток лет угробить на то, чтобы получить старуху или девчонку и кучу ненужного хлама? Агамемнон радуется падению Трои и Троады, потому что не существует больше препон в торговле с Востоком, но Одиссею эти препоны никогда не мешали. Да и остальным тоже. Единство ахейских царей, за которое ратовал микенский правитель, тоже не состоялось. Отвернись, так эти цари из-за добычи друг другу горло перегрызут. К чему столько лет воевать, столько лет выбросить из жизни?

Таким вопросом задавались многие. За десять лет у многих пришли в запустение собственные владения, жены наставили ветвистые рога (как их винить, если сами имели наложниц), родились дети от слуг, все стало чужим. Десять лет многое изменили в Элладе, их не вернуть и ничего не исправить. Стоила ли разрушенная Троя таких потерь у себя дома?

Они отвыкли жить нормальной жизнью, отвыкли от семей и домашних забот, забыли, как пахать, как сеять, забыли, как воспитывать детей, они все забыли и всему разучились. Теперь требовалось учиться заново, а это трудно. Постарели, огрубели, привыкли брать молодых наложниц силой, забыв, что бывает ласка. Забыли вкус домашнего сыра и голоса жен, забыли детский смех и женские песни из гинекея, забыли, как принимать гостей с чашей домашнего вина, как давить масло из оливок, как стричь овец… забыли, как жить!

Хорошо, если жены примут их вот таких — грубых, жестоких, десять лет видевших только кровь, смерть, предательства, знавших только силу без ласки, всему разучившихся, а если не примут? Многим было страшно…

Одиссей тоже чувствовал беспокойство. Диомед успокаивал друга:

— Твоя Пенелопа не ждет больших подарков, она ласково встретит тебя любого. Возвращайся домой. Неужели того, что ты получил по жребию, недостаточно, чтобы прожить десяток лет?

— Что я буду делать дома, слушать ссоры Пенелопы с Антиклеей?

— Все так плохо?

— С первого дня не мирятся, мать встретила, точно врага, а Пенелопа тоже спуска не дает. Как они там, небось перегрызли друг дружке горло.

Диомед расхохотался:

— Так чего же ты боишься, если перегрызли? Женись снова!

— На ком, на Гекубе?

Шутка и смех невеселые. Одиссею приносили известия с Итаки, что обиженный Лаэрт удалился в свой дом с садом на Аретусе, оставив во дворце двух цариц и царевича. Если честно, то Одиссей прекрасно понимал опасность ограбления, он ничуть не сомневался, что его бывшие приятели и особенно те, кто был когда-то им самим обижен, не упустят возможности пограбить Итаку. Поэтому, когда к Нестору прибывали вести из дома и иногда рассказывали, как правит Пенелопа, как она отвадила всех пиратов от острова, как взяла все в свои руки, царь чувствовал себя не слишком уютно.

Конечно, Антиклея и Пенелопа не перегрызли друг дружке горло, но он сам не мог представить, чем будет заниматься, когда вернется. Пока сидели под Троей или разоряли округу, все было ясно: вот возьмем этот проклятый Илион… Взяли, а что дальше? Большинство, как и Одиссей, мучились, пытаясь найти выход.

И все же ахейские цари отправились домой, не сидеть же на берегу Троады вечно! Махнул рукой на прощанье Диомед, уплыли почти все. Со вздохом собрался и сам Одиссей. Мерион, широко улыбаясь, крикнул:

— Прощай, Троада! Домо-о-ой!!!

Гребцы затянули песню, помогающую действовать слаженно, корабли один за другим выходили из бухты.

Домой… Домой?

— К Лесбосу!

Дальше к Киосу, а там между Андросом и Эвбеей к Кеосу и либо к Арголиде и вдоль ее побережья, либо к Мелосу и от него к мысу Малея и Кифере. Если увидишь Малею, считай, уже дома. От крайнего мыса Пелопоннеса остров Кифера виден в хорошую погоду, а там мыс Тенар, вдоль побережья Лаконии к Мессении с заходом в Пилос, потом побережье Олимпии и остров Закинф! Закинф — это уже совсем дома, останется обогнуть Кеффалению и войти в бухту Итаки…

— Как пойдем, Одиссей, к Арголиде?

— Нет, на юг к Мелосу!

Не хочет царь задерживаться, это тоже понятно, стоит ведь только завернуть, как начнется — то у одного погости, то у другого, к Диомеду в Аргос непременно заглянуть, хотя и виделись недавно, еще год не выберешься.

От Мелоса мыс Малею не видно, далековато, но, если ветер восточный, корабли гонит в нужном направлении, но все равно быстро. Одиссей каждый островок, каждый мыс на Великой Зелени знает как свою ладонь, может с закрытыми глазами по морю ходить, по крику чаек острова различать, по запаху ветер определять, с ним не страшно. Пират есть пират, а если еще такой — словно рожденный для моря…

Двенадцать судов, ни один корабль Одиссей за десять лет не потерял, все тяжело нагружены добычей, что недобрали в Троаде, наверстают по пути (не пропадать же чужому добру?).

И вдруг…

— Одиссей, я не понимаю… Смотри!

Одиссей и сам не мог поверить глазам, они что, перепутали Борей с Номом, северный ветер с южным?!

— Похоже на Исмар, я там однажды был.

На берегу киконов бывал и сам Одиссей, но это северо-восточней Самофракии, а им надо на юго-запад.

— А хотя бы и Исмар, там вина хорошие и храмы богатые. Пристаем!

Суда пристали к земле киконов Исмару.

Киконы с ахейцами не воевали и жен у них не крали, а потому нападения от возвращавшихся из Троады не ждали, даже от тех, кому вдоль побережья к Халкидике или Фессалии идти. Приняли честь честью — пифосы с вином вынесли, виночерпиев кликнули… Женщины закружили в танце, покачивая бедрами. Гуляй — не хочу.

Но где это видано, чтобы пиратская душа успокоилась, всего лишь насладившись видом красоток с высокой грудью и стройными ногами и тем более видом золота в храмах?

— Наше!

— С чего это? — возразил жрец храма Аполлона Марон.

— Здесь все… под нашей защитой, — обнадежил Одиссей и приказал грузить храмовые запасы на корабли, так легче защищать.

Знатно пограбили, истребив почти всех. Женщины киконов красивы, а вина и правда вкусны, а еще хмельны сверх меры.

Одиссей с тревогой смотрел на пьяные команды кораблей. Напади сейчас кто-то, не спастись. Сколько ни кричал, как ни заставлял подняться, ничего не получалось, слишком напились.