Пепел и песок

Поэтому с правильным морозным скрипом я открываю дверь шального магазинчика рядом со станцией «Университет». Я беспечно сдал профессору Бурново зачет по декабристам, к которому не был готов, и свободен. Совершенно свободен. Хташа с всемогущим папой освободят меня от тревог и забот всей русской истории, вплоть до диплома. Теперь мне нужен кусочек скромного сыра, буду покусывать его в томлении во время сеанса в кино. Все равно никто рядом не сядет.

В магазинчике три мужественных заговорщика в мохеровых шарфах готовят восстание. Не декабристы — уже январисты, раз январь на дворе. Для восстания им нужно две бутылки водки и четыре бутылки пива. Еще колбасы, вон той, подешевле, черного хлеба и почему-то маслин. Или оливок.

— Нет, бля, маслин, я сказал!

— Пшел ты с маслинами, надо оливок!

— Оливки зеленые.

— И что?

— И с костями.

— Мудила, маслины тоже с костями.

Третий решается:

— В общем, крабовых палок.

Продавщица зевает. Не догадывается, что с утра замышляют люди в шарфах. Как они выйдут на площадь.

Пока она собирает январистам ингредиенты для восстания, кто-то приятно дергает меня за рукав серой куртки с капюшоном, в котором уместился бы я весь (сбросил на плечи мне однокурсник богатый).

— Юноша! — шепчут мне в ухо. — Позвольте вас попросить.

Оборачиваюсь, вижу старушку из библиотеки. В черном пальто до грязного пола, в белом пуховом платке. Яобещал тебе, Бенки, что старушка вернется. Иногда они возвращаются.

— Ой, это вы? — она пугается. — Хотя что уже терять, вы все видели. Купите мне, пожалуйста, бутылку водки.

— А вам разве не продадут?

— Нет. Я уже через-совершеннолетняя.

— Хорошо.

— Как славно! Вот деньги, — проталкивает без шуршания мне в карман бумажки.

— А какую? Я ничего не понимаю в водке.

— Скажите, что вы студент профессора Бурново. Она поймет. Я буду на улице, как ни в чем не бывало.

Услышав от меня фамилию Бурново, продавщица кивает и уходит в глубь товарных рядов, слышится звон. Январисты в углу уже начинают восстание, прямо из горла. Но это описывать скучно. Как утро туманное, утро седое.

Продавщица выносит бутылку, завернутую в газету.

— А ну вон отсюда! — приказывает январистам.

— Нииивы печальные, снегом покрытые… — поют они и гуськом идут в ссылку.

72

Отдаю бутылку старушке, она убирает ее в черную кожаную сумку-таксу с потертым замочком. Улыбается:

— Прямо под размер бутылки эта сумочка! — А подарил мне ее сам Микоян. Привез из Англии. Очень галантный мужчина. Был. Спасибо вам!

— Не за что. А можно спросить?

— Конечно. Только проводите меня до университета, я и так опаздываю.

— А при чем тут профессор Бурново?

— Это, юноша, совсем просто. Если вы думаете, что мы с ним заговорщики, то это не так. Профессор Бурново пьет только хорошую водку.

— Да, я знаю.

— Откуда? Вы с ним пили? Это знак особого доверия. Он никогда не пьет со студентами.

— Только с Бенкендорфом?

— А вы остроумный юноша… Ой, поскользнусь! Что же, суки, лед не убирают, а?

— Держитесь за меня.

— Вы вряд ли удержите. Простите, я не хотела обидеть. Ну простите, я вижу, что вы обижены.

— Нет, что вы.

— Со мной вам не надо казаться более мужественным, чем вы есть. Меня зовут Амалия Альбертовна. Я из старинного немецкого рода Крюднер, слышали?

— Крюгер?

— Крюднер, мой дорогой историк. Крюднер. Но меня можно называть просто Ами, мне так нравится больше. Наверно, я кажусь комической старухой?

— Нет, нет.

— Не старухой или не комической? Господи! Как вы ходите в таких ботинках зимой? Какой у вас размер?

— Тридцать восьмой.

— Как славно. А что у вас в пакетике?

— Сыр.

— Любите сыр?

— Да, очень. Я его даже в кино кушаю.

— Что? Кушаете? Знаете что, юноша? — она останавливается и берется рукой в серой варежке за толстый прут смоляной ограды. — Приходите ко мне заниматься.

— Чем?

— Вашей речью. Это все невозможно слушать. Если вы намерены жить в Москве, вам надо работать над своей речью. Убрать этот ужасный южный выговор. Нет-нет, вот сейчас нет никакого повода для обиды. Придете? Я живу в высотке на Котельнической. Вы наверняка не были в московских высотках.

— Уже был.

— Как славно. Так вот я не дорассказала про Бурново. Он очень порядочный человек, красивый мужчина. Говорят, только дочка у него некрасивая, не видела. Никогда не берет взятки. А вы знаете, как студенты с Кавказа умеют эффектно давать взятки. Хотя откуда вам знать? Но никогда не отказывается от водки именно этой немецкой марки. Она очень хорошая, я с ним согласна. У магазина нет разрешения на торговлю водкой, ее продают тайком. Мне очень нравится такой ритуал, есть в нем что-то масонское. А студенты дарят Бурново эту водку. Но на качество оценок это никак не влияет. Я тоже люблю ее. Но продавщица, блядь такая, мне ее не продает: говорит, что не хочет, чтобы у меня случился инфаркт. В гробу я видала такую заботу! Пойдемте дальше. Нет, подождите. Запишите мой телефон. Что вы стоите?

Я вынимаю из сумки карандаш и тетрадь для конспектов, в которой от истории есть только четыре слова на первой странице: «Реформы Сперанского и их…». Остальное — мои сюжеты. (Прости, реформатор-лузер Сперанский, ты и так много страдал.)

— Пишите, юноша. Кстати, вы не спросили — на каком основании ты, старая жопа, собираешься мне ставить речь?

— Да… Не спросил…

— Что-то у вас плохо с диалогами. Это надо тоже развивать. Так вот я в прошлом актриса. Лауреат Сталинской премии, между прочим. Вам такой премии уже не видать, даже если вы… — она отрывает варежку, которая вступила в морозный симбиоз с оградой. — Даже если вы сделаете великое открытие в области археологии. Или напишете «Историю государства Российского». Погодите! Вы сказали, что едите сыр в кино?

— В кино, да.

— Сыр и кино. Отличный бутерброд. И что за кино вы смотрите?

— Любое. Все подряд.

— Как славно. Так пишите мой номер!

73

— Наше почтение! Простите, что без доклада.

Камера разглядывает их лица по очереди.

ГОЛОС КАТУАР Марк, кто там?

МОЙ ГОЛОС Пока не пойму. Вам что, граждане?

ГОЛОС КАТУАР Тебе помочь?

МОЙ ГОЛОС Нет, справлюсь один.

Их пятеро перед нашей с Катуар дверью. Одеты, как метросексуалы из журнала «Джиквайр». Узкие черные джинсы, черные длинные пиджаки, но белые рубашки и тонкие галстуки, сплетенные из серых волокон. Тот, что солирует в однообразном квинтете, — худой, с птичьей головой и тщетной бородкой. На покатых плечах мерцает созвездие перхоти.

— Господин Энде?

— К вашим услугам.

— О! Наконец свершилось!

— Да что такое? Вы меня пугаете!

— О, нет, любезный! Увольте! Пугать — это ваше ремесло.

Зануда-классик писал: «На его лице жили только глаза». На лице гостя-солиста живут только губы. Его маленький, но одаренный рот мог бы играть в комедии дель арте.

— Нам весьма приятно наконец лицезреть вас воочию, ибо вы персона достаточно закрытая. — Рот по-пьеровски грустит и тут же разверзается в арлекинской улыбке. — Но теперь вы перед нами, и мы, ваши давние поклонники, воистину испытываем блаженство!