Пепел к пеплу (сборник) -

Я иногда чувствовала себя здесь словно внутри миленькой дамской шкатулочки, но шоколадные конфеты ручной работы в целом примиряли меня с кофейней.

Сегодня вместо цветов в вазах красовались сухие листья, обведенные по краям бронзовым контуром. Осень за низкими маленькими окнами кофейни безапелляционно объявила о своем наступлении холодным ветром и дождем, и я пожалела, что утром поленилась отыскать куртку. Из прикрученных почти под шепот динамиков вдруг раздался знакомый голос.

Ночь надевает фонари, как нитку бус,

Мне некуда спешить, и я пою свой блюз…

Под шорох листьев я пою свой блюз…

В округе ни души, в карманах ни гроша,

Но я пою свой блюз, и ночь так хороша…

Я невольно улыбнулась. Расслабленный ритм и вкрадчивое мурлыканье саксофона убеждали отпустить все сегодняшние эмоции, бросить их в реку и смотреть, как тихая темная вода уносит их прочь. И какая разница, где, как и отчего он умер; какая разница, что Тэйлор, Трой и иже с ними оказались редкостными ублюдками; пусть останется только великолепная музыка, которая придавала смысл простенькому тексту песни.

Пейдж влетела в кофейню, стряхивая капли с зонтика на всех, кто имел несчастье оказаться поблизости, и решительно направилась к столику, по дороге громко извиняясь за опоздание. Голос Пейдж с легкостью перекрыл шепот динамиков, и я встрепенулась, стряхивая с себя навеянное музыкой оцепенение.

К сожалению, я угадала: Пейдж хотела поговорить со мной про Аймона.

А я нет.

…Я обследовала Маркато по всем параметрам, которые только можно было придумать, и, пока он приходил ко мне в подвал, все шло относительно неплохо. Мы нашли несколько общих тем, в том числе и музыку Санни Эрла, Бенни Гудмена, Джина Крупы и Воэна Монро. Мне нравилось рассказывать о своей работе и видеть в глазах собеседника спокойный интерес, без привычного мне жадного болезненного любопытства, а его рассказы о кулинарных традициях и блюдах разных стран временами превращались в настоящую поэму в прозе.

Но затем я все-таки смогла определить, что происходит с Талантом Аймона. Вначале меня подвела привычка искать четкое анатомо-физиологическое основание любого процесса. Только убедившись в почти идеальном здоровье Аймона, я принялась искать другие пути к разгадке.

К правильному ответу меня подтолкнул божественный аромат сваренной для меня чашки кофе, чей вкус оказался посредственным, с вяжущей кислинкой, характерной для дешевых растворимых сортов. Но так просто не могло, не должно было быть, невзирая на плачевное состояние поварского Таланта Маркато… если только тот страдал не от эндокринных, аутоиммунных или онкологических заболеваний, а «всего лишь» от неправильного использования своего Таланта. Такие случаи уже были описаны – правда, только два за всю историю изучения.

Как только у меня появилась эта гипотеза, я стала замечать все новые и новые подтверждения ее правильности: от постоянного перерасхода специй в ресторане и высокой даже для повара чувствительности к запахам до неказистых и несуразных с точки зрения флориста, но очень ароматных букетов в его доме.

Когда я рассказала о своей догадке Аймону и посоветовала попробовать парфюмерное искусство вместо кулинарного, он, мягко говоря, расстроился. Если я была права, он впустую потратил многие годы жизни на сложнейшую учебу.

Сказать что-то утешительное тут было трудно, и я была не настолько уверена в своей теории, чтобы подгонять и наставить; но Аймон справился и сам. Спустя неделю он уехал на трехмесячные подготовительные курсы в Париж. Я подарила ему в дорогу книгу Зюскинда и думала, что больше его не увижу.

Но Аймон вернулся: сияющий, торжествующий и настолько переполненный благодарностью, что она буквально выплескивалась у него из ушей. И его Талант наконец расцвел в полную меру. Я даже не представляла, насколько она велика. С тех пор наши дружеские встречи стали просто невыносимы, и призрак смерти Колина Дэя быстро утратил свою власть. Я поймала себя на том, что во время наших бесед все время мысленно повторяю «терпение, терпение, терпи…»

Наконец я задала себе вопрос, а зачем терпеть? Ради чего? Если Аймон благодарен мне за своевременно найденный ответ, я не меньше благодарна ему за интересную загадку; сочтемся на этом и разойдемся. Тем более что вскоре ему предстояло заняться учебой всерьез и снова надолго уехать.

Я честно сказала ему об этом, прибавив, что он может полностью избыть свой долг благодарности, если составит для меня именные духи с запахом спирта, талька и формальдегида; но Аймон шутку не поддержал и до сих пор почему-то не уехал из Танвича.

Я понимала, что со стороны мое поведение выглядит глупо и грубо, но я не могла, не хотела объяснять Пейдж, как тяжело мне дается общение с Талантами.

Поэтому я постаралась перевести разговор на биг-бэнд Санни Эрла и все, что с ними произошло в нашем тихом городишке.

– Судя по результатам экспертизы, Миллер сам бросился в огонь, – поделилась я.

– А что, у него дома были сокровища? Он ведь не успел спереть платок Санни Эрла…

– Какой платок? – удивилась я, радуясь, что беседа уходит все дальше от Маркато.

– Ты что, не слышала про знаменитую коллекцию Тони Мэлоуни? Он без ума от джаза и блюза и собирает вещи знаменитостей. Даже яхту назвал в честь одной из песен Санни. У него есть рубашка Крупы, ручка Армстронга, но гвоздь коллекции – платок Санни Эрла. Тот самый, которым он вытер пот на концерте в Новом Орлеане. Говорят, он выкупил его у той фанатки за десять тысяч долларов на следующий день после того, как Санни разбился.

Я пожала плечами – молча, потому что во рту у меня в это время таяло пралине с молочным шоколадом.

– Я уверена, что Миллер именно на платок нацелился, – задумчиво произнесла Пейдж. – Иначе с чего бы Тони так разъярился? Получилось даже поэтически: вор полез за чужим добром и погиб, спасая свое.

– Выглядит он сейчас совершенно непоэтически, – буркнула я в ответ.

– А ты пошла с Аймоном на концерт? – в отместку спросила меня Пейдж. – Я видела, как он билеты покупал.

– Нет, конечно.

– Ну почему «конечно»? Почему «конечно»? – начала горячиться Пейдж.

Я давно пожалела, что познакомила их с Аймоном. Заимствуя терминологию Пейдж, я надеялась на бурное романтическое увлечение, а вышло так, что они стали друзьями. Не остались друзьями, а именно стали, без всякого любовного анамнеза. Тут уж мне впору спрашивать с трагическими интонациями «почему?».

– Не пошла, потому что не хотела видеть то безобразие, в которое они превратили мою любимую музыку, – неохотно объяснила я. – И хватит об этом. Расскажи лучше про Тони Мэлоуни.

– Это персонаж! – оживилась Пейдж. На ее языке это значило, что данная личность – почти бесперебойный источник интересной информации.

– …восьмеро детей, одни сыновья… уже двадцать два внука, все в семье…Начинал вместе с Шляпником, Мейером и Лански, сам сейчас будто бы ушел на пенсию… ванная комната целиком из золота…Портретная галерея – Мэлоуни с жуткой мексиканской хохлатой псиной на руках рисовало одновременно десять художников не из последних, и он все работы развесил у себя в кабинете…